Ф. Г. Углов. НА БАЙКАЛЕ И ЛЕНЕ

Ф. Г. Углов. НА БАЙКАЛЕ И ЛЕНЕ
На прошедшей в декабре 2014 года научно-практической конференции «Человеку века мало», посвященной 110-летию Фёдора Григорьевича, в дар Российской Государственной библиотеке были переданы рукописи, статьи и черновики трудов Углова, в том числе неопубликованные ранее. Рады познакомить читателей с некоторыми из таких материалов. К сожалению, эти замечательные материалы не были датированы. Можно предположить, что они готовились для какой-то новой книги, или даже не одной.

После того, как я впервые покинул берега Лены, где родился, учился и провел первые 19 лет своей жизни, я вернулся в родной город Киренск, что стоит на острове у слияния рек Киренги и Лены, уже в качестве врача-хирурга. Киренга — быстрая горная река — с двух сторон охватывает остров. Она не была судоходной, но, влившись В Лену, углубила ее и сделала ее судоходной даже для больших судов.

Киренск — бывший острог, он удален и от Иркутска, и от железной дороги на тысячу верст. Только в последние годы железную дорогу подвели к Лене и Усть-Куту, который находится в 360 км от Киренска. На противоположной от него стороне Лены был глубоководный залив, далеко вдававшийся в материк. Здесь был организован благоустроенный затон, где оставались на зимовку многие суда, курсировавшие по Лене. С открытием золотоносных приисков на Алдане (притоке Лены) и залежей слюды у истоков реки Воронцевки, с развитием Великого Северного пути и строительством нового города Тикси у места впадения Лены в Охотское море резко возрос грузооборот по Лене. С ним не могли справиться имевшиеся суда — карбасы и паузки, на которых раньше сплавлялись грузы не только до Киренска, но и до Якутска.

В 30-х годах, а затем — особенно — после Великой Отечественной войны Ленское пароходство бурно развивалось. Углубление фарватера позволило ходить по реке более мощным и глубоко сидящим судам, в том числе, многопалубным пассажирским и самоходным баржам. Возросшее количество судов потребовало не только расширения Киренского затона, но и увеличения и оснащения ряда мелких затонов — таких, например, как Алексеевский, где раньше отстаивались лишь случайно остановившиеся пароходы, не успевшие из-за ледостава дойти до Киренска Сейчас по Лене ходит огромное количество судов, перевозящих миллионы тонн груза с верховьев Лены до Охотского моря. А к верховьям груз идет по железной дороге до Усть-Кута, к которому подведена железная дорога и который находится от Киренска в 360 км вверх по Лене.

После окончания медицинского института, двух лет работы на участке и двух лет в клинике, я вернулся в 1938 году в Киренск в качестве хирурга — как бы отдавая свой сыновний долг родному краю. Проработал я здесь четыре года. Это было незабываемое время, но о нем я писал в книге «Сердце хирурга» и повторяться не буду. В 1937 году я уехал из Киренска для продолжения учебы. Рассчитывал проучиться года три и снова вернуться на родину. Но аспирантура, защита диссертации, Финская, а затем Великая Отечественная война крепко привязали меня к Ленинграду. Он стал для меня вторым родным городом. Ассистент, доцент, доктор наук, профессор, заведующий кафедрой, академик АМН СССР, научные статьи, книги, рецензии, лекции, доклады — словом, жизнь хирурга и ученого заняла меня. Некогда было вспоминать далекие детство и юность, родные места.

В 1974 г. я опубликовал свою первую книгу, в которой много рассказывал о жизни и работе в Киренске. И чем больше я писал о детстве и о родном крае, тем настойчивее было желание посетить места детства и первых лет хирургической работы. Мы посетили деревню Чугуево, в которой я родился, и от которой к этому времени осталось всего четыре дома. Были и на речке Бабошихе, где мой прадед Бабошин построил первую водяную мельницу. Речка эта получила имя Бабошиха, а от мельницы остался только деревянный сруб.

Посетили мы и Затон Алексеевский, где наша семья жила в 1913-1914 годах. Отсюда я пешком ходил в школу в деревню Aлексеевка в трех километрах от Затона на противоположном берегу. В Затоне было тогда всего четыре дома: для капитана, машиниста, их помощников и масленщиков, а также казарма для чернорабочих. В 1975 г. в Затоне проживало до тысячи человек. Несколько гаваней, созданных с использованием прилегающих островов, позволяло отстаиваться десяткам судов. Мы съездили в Бодайбо по приглашению наших друзей детства; затем на теплоходе в Якутск, где я выступил с докладом на научной конференции. Доехали до Тикси, посмотрели на льды Охотского моря, стоявшие неподвижно, несмотря на конец июля, и, вернувшись снова в Якутск, вылетели самолетом в Ленинград.

Долго я жил воспоминаниями об этой поездке. Хотелось еще раз увидеть эти места и записать, закрепить в памяти впечатления. Но новое посещение родных мест состоялось только через двенадцать лет. Одной из причин этого путешествие было желание показать сыну мою родину. Ему исполнилось 17 лет. Впереди — армия, высшая школа. Неизвестно, когда после удастся ему там побывать. А так важно, чтобы сын увидел эти места, из которых люди, как правило, за всю жизнь не выбирались никуда дальше соседних деревень.

5 июля 1987 года мы сели на поезд Ленинград — Иркутск. Мы решили ехать поездом, а не самолетом для того, чтобы в пути видеть города и села, поля и леса, дороги и тропинки, людей на станциях. Мы подолгу сидели у окна, любуясь просторами нашей Родины. Мне хотелось увидеть, какие изменения произошли за двенадцать лет. К сожалению, сдвигов в лучшую сторону практически не наблюдалось. Правда, скорость движения возросла: в 1927 г. от Ленинграда до Иркутска ехали неделю, сейчас — только четыре дня. Значительно сократилось время остановок. Это имеет свою отрицательную сторону, т.к. на таких коротких стоянках пассажиры не успевают купить себе что-нибудь поесть или почитать. Это, похоже, никого не волновало.

Иркутск
Иркутск

Неприятности начались еще на вокзале. Носильщик выгрузил наши вещи у платформы, от которой должен был отправляться поезд (так было указано на электронном табло), и уехал. На платформе постепенно собирались в ожидании поезда пассажиры, но сам поезд все не подавали. Когда да отправления оставалось совсем немного времени, по радио объявили, что состав будет подан под посадку совсем на другую платформу. Люди заметались. Кто-то поспешно сам тащил вещи, кто-то бросился искать носильщика. Люди толпой бросились к вагонам. Туда же спешно повезли коляски с углем, с бельем, с багажом. В это же время к другой стороне платформы подошел поезд с пассажирами, которые высыпали на перрон, что еще увеличило суматоху. Наконец, нам все-таки удалось попасть в свой поезд. Вагон наш оказался грязным и не подготовленным к дороге. Через окна с трудом можно было различить фигуры людей, находившихся на платформе. Мы протерли белой влажной тряпкой стол, кушетки и стены, после чего тряпка стала черной, как будто мы вытирали пол в кочегарке. В купе — ни одной вешалки. Все они почему-то оказались вырваны с корнем. В туалетах нет воды, холодно, грязно. Нет туалетной бумаги. Входные двери в вагон не открываются, приходится ходить через соседний вагон. Чай нам предложили только поздно вечером.

Ночью было очень холодно. Летом топят не во всех поездах. У нас не топили, а погода всю дорогу была дождливой и весьма прохладной. Постельное белье старое, рваное, одеяла влажные, очень тонкие, под ними не согреешься. Хорошо, что у нас с собой были плащи и летние пальто — мы укрывались ими поверх одеял. Я не привык жаловаться на трудности быта. За свою долгую жизнь в Киренске, в холодном климате без водопровода и канализации, за многочисленные путешествия в самых разных условиях, за время работы на участках я всего повидал и никакие бытовые неудобства меня не смущали. Пишу о них здесь только потому, что в Ленинграде в конце ХХ века подавать в таком виде поезд, в котором пассажирам предстоит проехать почти пять суток, по меньшей мере, неприлично. На многих станциях наш поезд прибывал ко второму, а то и к третьему пути: от здания вокзала нас отделяло 2-3 состава, чаще всего — грузовых. На платформе, к которой подходил поезд не видно ни одного киоска. Даже газет не купить!

Я помню, в 1927 и 1934 годах, когда мне приходилось проезжать по этой же дороге, на большинстве станций не только днем, но и в ночное время были установлены прилавки, на которых торговали, горячим отварным мясом, рыбой, горячей картошкой, булочками самых разных сортов, в летнее и осеннее время — зеленью, ягодами, овощами. Ничего этого на станциях не было и в помине. Как будто после тяжелой опустошительной войны!

Для меня было ясно, что виной всему алкоголь. До тех пор, пока мы не прекратим его производить и потреблять, картина нашей жизни будет изменяться только к худшему, что бы ни говорилось о росте нашего благополучия. Опыт показал, что алкоголь сильнее всех наших социальных завоеваний. Он все попирает, все сводит на нет, и страна катастрофически быстро катится к нищете.

На наших глазах происходит трагедия целого народа. Он трудится, не покладая рук, отказывая себе во многом, терпя лишения во имя светлого будущего. Мы составляем грандиозные планы и даже с грехом пополам их выполняем. Мы ежегодно выпускаем сотни тысяч специалистов с высшим образованием, открываем новые больницы, переселяем множество семей из коммунальных в отдельные квартиры, а смертность все возрастает. Продолжительность жизни сокращается. Ежегодно производим на свет тысячи и тысячи дефективных детей, и виной всему алкоголь.

Сравнивая состояние дел на железной дороге и на вокзалах с тем, что было в 1927 году, невольно удивляешься тому, как тогда в разоренной, обескровленной двумя войнами и разрухой России народ мог кормить свою страну и небывало быстрыми темпами создавать индустрию. А дело в том, что народ тогда был абсолютно трезвым. Алкоголь, хотя и был введен в употребление отменой Ленинского сухого закона, еще не охватил народ. Результаты трезвой жизни мы видели и ощущали повседневно. А сейчас мы или топчемся на месте, или двигаемся к могиле и разрушению. В то голодное, но трезвое время в дорогу можно было ничего не брать. Любую еду можно было купить в пути. Сейчас — если с собой не возьмешь, то наголодаешься. Блюда в ресторане скудные и невкусные. Ни чая, ни кофе. И, конечно, ни булочек, ни печенья, только сухарики в пачках. Так что, если бы мы не взяли с собой целую сумку продуктов, насиделись бы голодными или приехали бы в Иркутск с больными желудками. А пассажирам, которые по каким-либо причинам не могли ходить в ресторан, и вовсе нечего было есть. За пять дней пути по вагону два раза прошел официант с лотками, в которых был обед, и один раз принес кефир и булочки.

А станции поражали своим убожеством. Куда девалось изобилие всевозможных продуктов, которым славилась Сибирь до тридцатых годов, пока с налетом коллективизации не исчезли все рынки, и пока сильное сибирское сельское хозяйство не было разрушено бюрократизмом и командованием сверху — со стороны людей, ничего в сельском хозяйстве не смыслящих. Я гляжу в окно вагона на села и деревни, на дороги и пашни... На протяжении пяти тысяч километров я не увидел ни одной асфальтированной дороги. Та же непролазная грязь на дорогах России, что была и при Пушкине. В селах и деревнях не только люди тракторы увязают в грязи.

Между тем, когда я проезжал по Украине, Белоруссии, Латвии, Литве, а особенно Грузии, подобных грязных дорог не видел. В Грузии все дороги, даже в горах, асфальтированы до каждого сельского дома. Деревни вдоль дороги мелкие, бедные, пристройки во дворах покосились от старости. Дома тоже старые, деревянные. На всем протяжении пути я не видел ни в одной деревне кирпичного дома, ни в одном дворе — легковой машины. Между тем, года два назад я был в Грузии: что ни дом колхозника — то каменный, двухэтажный, что ни двор — одна, а то и две легковые машины. Почему так? Что, грузины работают больше и лучше, чем русские? Могу утверждать, что русские работают больше, труд их тяжелее. Так почему же они живут бедно?

Раньше считалось, что окраинные республики бедные, отсталые, им надо помогать. И взвалили большую часть государственных, общесоюзных расходов на Россию, чтобы дать республикам «укрепиться». Они укрепились очень скоро, стали жить во много раз богаче, чем Россия. А налоговые обложения так и не уравняли. В конце концов, всем и каждому стало бросаться в глаза, что Россия, особенно ее центральная нечерноземная часть, находится в бедственном положении. Было вынесено специальное правительственное решение о выделении средств на восстановление и развитие центральной части России. При обсуждении этого вопроса Брежнев честно признался, что «до России руки не доходили». Хороша отговорка! Брать все с России руки доходили, приносить жертвы людьми и средствами для развития всей страны руки доходили, а вот помочь России — не доходили! Разве это не дискриминация? Уже несколько лет действует решение о помощи Центральной России. Однако дело не двигается. Народ из деревень уезжает, деревни пустеют, земля забрасывается, поля порастают бурьяном.

В чем же дело? А в том, что помогать России начали техникой, машинами, а надо было начинать с людей. Надо, прежде всего заселить Россию русскими людьми, надо вернуть тех, кто — не от хорошей жизни — покинул землю своих предков и уехал — чаще всего в другие республики. Много я видел русских людей и в Узбекистане, и в Киргизии, и в других республиках. Большинство из них работает на черновой работе. Женщины — дежурными в гостиницах или на физической работе. Мужчины — на земляных работах или по ремонту техники. На руководящих постах — свои национальные кадры. Надо создать русским людям соответствующие условия с учетом и тяжелого климата, и нечерноземной земли, облегчить их труд, обеспечить всем необходимым и призвать их вернуться в родные края. Вот тогда и оживет русский край.

Второе, что необходимо для возвращения Центральной России прежнего темпа жизни — создание широкой сети сельскохозяйственных ПТУ. Надо создавать ПТУ для сельских хозяйств нечерноземной полосы. Принимать туда лиц коренной национальности, обеспечить их повышенной стипендией, хорошими, патриотически-настроенными преподавателями и научить их самому разнообразному крестьянскому труду. После окончания ПТУ — 3-5 лет обязательно работать по распределению на селе. На месте работы обеспечивать молодых специалистов домом, огородом, коровой — частью за счет государственных средств, частью в кредит. Можно не сомневаться, что в таких условиях большинство останется в селе. Одновременно должны быть изданы законы, поощряющие деторождение, чтобы повысить уровень воспроизводства нашего населения. Такие мысли не покидали меня во время долгого пути, когда я смотрел на русские деревни Центральной России и Сибири...  

Через четыре дня мы прибыли в Иркутск. Нас встречали друзья и знакомые, а также и незнакомые нам члены трезвеннического клуба «Берег» и секретарь областного совета общества борьбы за трезвость. Вместе с цветами мне подали письмо от членов клуба, в котором они писали, что о моем приезде оповестили всех, и патриоты ждут встречи со мной. Между тем, областной совет общества трезвости был настроен по отношению ко мне более сдержанно, по-видимому, отражая мнение официальных кругов. Это можно было видеть по тому, что аудитории для лекций отводились очень маленькие, и они не были заполнены. Патриоты говорили, что не было никаких объявлений: ни афиш, ни по радио, ни по телевидению. В областном совете на запросы отвечали, что не знают, где будут проводиться лекции, или давали неточные сведения. Несколько раз случалось, что лекция назначалась в одном месте, а за несколько часов до начала переносилась в другое. Алкогольная проблема в Иркутске и Иркутской области стоит очень остро, о чем я и сообщил в Центральный совет. Здесь это особенно опасно, поскольку Иркутск находится в зоне холодного климата, а потребление алкоголя в холодном климате во много раз опаснее, чем в теплом, и смертность от алкоголя в несколько раз выше.

Все иркутские и все русские патриоты очень тревожатся за судьбу озера Байкал. Как известно, здесь построено два мощных целлюлозно-бумажных комбината (ЦБК). Один из них находится в устье реки Селенги, основного нерестилища байкальского омуля. Ядовитые сточные воды стекают в озеро. Считается, что вода очищена, но ученые, объективно исследующие этот вопрос, не согласны с этим. Они считают, что Байкалу, жемчужине России, грозит смертельная опасность. Колоссальный запас чистой питьевой воды (80% российского запаса!) подвергается опасности полного уничтожения. Уже сам факт организации такого производства у озера Байкал говорит о том, что вопрос решался либо малограмотными людьми, либо явными врагами нашей Родины.

Байкал

 Байкал

В течение многих лет общественность боролась и борется за сохранение Байкала. К сожалению, люди, от которых зависит судьба озера, всячески сопротивляются каким-либо приемлемым решениям. Казалось бы, всем ясно, что ЦБК на берегах Байкала — смертельная угроза для озера. Тем не менее, далеко не все согласны с тем, что такое производство надо убирать от Байкала как можно дальше. Противники остановки ЦБК выдвинули идею отвести сточные воды в реку Иркут с помощью специальной трубы длиною в 120 км. Строительство такой трубы должно было обойтись очень дорого и не решало проблему. При таком решении должны были загрязняться воды Иркута и Братского водохранилища. Сейчас совершенно ясно, что инициатива битвы за Байкал шла не сверху, а снизу — из народа, вопреки противодействию властей. В Иркутске и других городах Прибайкалья началось всенародное движение со сбором подписей в защиту Байкала и против строительства водосточной трубы БЦБК в р. Иркут.

Чиновникам не удалось обмануть народ, люди понимали, что водовод не решит проблемы перепрофилирования БЦБК. Байкал должен остаться чистым, он должен быть общенародной здравницей, а не полигоном для производства целлюлозы, пусть даже «сверхкосмической», картона или бумаги.

***

Из Иркутска мы самолетом вылетели в г. Бодайбо, что стоит на горной реке Витим. Витим впадает в Лену близ селения Витим и несколько выше селения Пелидуй, которое находится уже на территории Якутии. Город знаменит своими золотоносными приисками, которые расположились по берегам горной речки Бодайбинки. Прииски эти уникальны. История золотодобычи по берегам рек показывает, что обнаруженное золото быстро исчерпывается, и через несколько десятков лет золотодобыча на берегах рек вынужденно прекращается. Но на берегах Бодайбинки золото добывается почти полтора века, и количество его практически не уменьшается.

Бодайбо

Бодайбо

Каждый год Бодайбинские прииски дают стране тонны золота. Но добывать его с каждым годом все труднее. Приходится все больше углубляться в дно реки и все шире захватывать ее берега. Для добычи золота применяют драги, огромные машины, черпающие золотоносный грунт ковшами до кубометра объемом и очищающие драгоценный металл от груды камней и песка. Самая крупная отечественная драга работала на прииске Морокан в верховьях Бодайбинки высоко в горах. Дорога от Бодайбо до этого прииска заняла у нас около четырех часов.

В селении, где живет до тысячи рабочих, нас встретили люди молодые, энергичные, преданные делу. Встретили приветливо, с радостью. Рассказали о том, как устанавливали драгу, затем повезли нас посмотреть на нее. Работа на драге идет круглосуточно в любое время года. В результате этой необыкновенно тяжелой работы в течение суток добывается несколько килограммов золота. Я держал его в руках и думал: стоит ли этот презренный металл тех усилий, которые тратятся на его добычу? И как можно тратить золото, добытое с таким трудом, скажем, на покупку вина или табака, что с такой легкостью делают наши организации «Внешторга»? Думаю, что если бы люди видели, каким трудом добывается это золото, ни один патриот не истратил бы на эти яды и грамма драгоценного металла.

Молодежь Морокана попросила меня прочитать лекцию о борьбе за трезвость. В клубе собралось не меньше двухсот человек. С огромным вниманием слушали они слова правды об алкогольной опасности, нависшей над нашим народом, а после лекции задали много вопросов. Особенно запомнился один, с горечью заданный молодой женщиной: — Зачем по такой трудной дороге к нам завезли водку на пятнадцать лет вперед из расчета по 70 бутылок на каждого человека, включая маленьких детей? Ведь в нашем холодном климате потребление спиртного очень опасно. В нашем магазине уже давно нельзя купить ничего, кроме хлеба. Кто планирует поставки, кто за них отвечает? Мне было очень сложно ответить на этот вопрос!

Кроме добычи рассыпного золота в Бодайбинском районе существует и шахтная добыча. Рабочие спускаются глубоко в шахты и с помощью подъемников доставляют золотоносный грунт на поверхность. Здесь он тщательно промывается. Труд шахтера в наших условиях очень тяжел. Рабочие ездят на шахту из Бодайбо за 50-60 км при 40-градусном морозе в нетопленых автобусах. Ни душа, ни ванной на шахтах нет. Условия труда несравненно хуже, чем, например, у шахтеров Донбасса. И все же люди трудятся, не покладая рук. Шахтное золото, как и рассыпное, как правило, недолговечно. Запасы его не бывают крупными и быстро истощаются. Поэтому для людей, работающих на золотодобыче, традиционно строят времянки. В холодном сибирском климате это само по себе недопустимо. Кроме того, Бодайбинским приискам около 150 лет. Тем не менее, все попытки местных властей получить ассигнования на жилье, на водопровод и канализацию неизменно были неудачны. Выделяемые средства были так малы, что очередь на получение жилплощади растягивалась на годы.

Положение с капитальным строительством несколько улучшилось только после того, как в Бодайбинском районе обнаружились богатейшие запасы горного золота. Добыча его может быть рассчитана на сотни лет, так что появились серьезные основания надеяться на то, что скоро и в Бодайбо, и на приисках выстроятся не времянки, а современные дома со всеми удобствами. Вблизи берегов Лены найдены золото, слюда, нефть. Их добыча требует дополнительного строительства. Для обеспечения приисков надо быстро развивать водный транспорт, без которого вся жизнь на Лене замрет. На все это нужны дополнительные рабочие руки. Но возможность пополнения рабочего класса за счет местного крестьянства полностью исключена, т.к. крестьянства на Лене практически нет.

В Киренском районе, где, главным образом, развивалось сельское хозяйство, из 60 деревень осталось 15 — и те ведут жалкое существование. Между тем, еще М.В. Ломоносов писал, что богатства России прирастать будут Сибирью. Со времен Ермака в Сибирь ехали люди со всех концов России. Сейчас не только резко сократился приток в Сибирь новых людей, но коренные сибиряки часто покидают ее из-за тяжелых условий жизни и труда, отсутствия жилья и коммунальных услуг. В итоге выезд превышает въезд. Конечно, это сказывается на освоении богатейшего региона страны.

С состоянием сельского хозяйства на Лене мне удалось познакомиться поближе по пути к Киренску и во время краткого пребывания в этом городе. Мы планировали отправиться из Бодайбо в Киренск, а там взять билеты на теплоход до Якутска или до Тикси. Лететь самолетом нам не хотелось. Однако прямого теплоходного сообщения между Бодайбо и Киренском не было. От Бодайбо до Лены — около 500 км по реке Витим, бурной и довольно глубокой. Из Бодайбо в с. Витим ежедневно ходит быстроходное судно на подводных крыльях. Но контакта с транспортом, идущим по Лене, нет. Поэтому, приехав в с. Витим, можно было просидеть там очень долго, что нам совсем не улыбалось — в этом небольшом селении нет даже гостиницы, в которой можно было бы подождать парохода. Поэтому мы попросили нашего доброго знакомого Владимира Михайловича Унжакова договориться с капитаном какого-либо грузового судна, идущего в Киренск. Утром 31 июля Владимир Михайлович сообщил, что в полдень из Бодайбо отправляется самоходная баржа «Качугский судостроитель», а больше в ближайшем будущем никакой оказии до Киренска не предвидится.

Мы спешно собрались в дорогу. Вместе с нами отправились наша давняя знакомая из Иркутска Людмила Тимофеевна Глебова и доктор Екатерина Степановна Пуликова, дочь Степы Оконешникова, с которым в Киренске мы дружили с детства. Всем нам предоставили отдельные каюты на судне. «Качугский судостроитель» был сравнительно новым судном экспериментального типа. Оно представляло собой большую баржу с высокими, до полутора метров, бортами. В кормовой части надстройка из трех этажей, в которой помещается рубка. В трюме машинное отделение. В носовой части — вторая надстройка, двухэтажная. В ней размещается буфет и каюты команды. На крыше этой надстройки по инициативе капитана устроены теплицы, в которых выращиваются помидоры, огурцы, лук, укроп и другая полезная зелень. В прошлом году только помидор собрали 37 кг. Каюты небольшие, но удобные. В носовой части судна устроен даже небольшой бассейн, в котором молодежь купается в жаркое время.

Капитан уступил нам с женой свою каюту, а сам переселился спать в рубку. Вообще, он делал это довольно часто: первый помощник совсем молодой судоводитель, и капитану спокойнее находиться поблизости, чтобы иметь возможность в любой момент взять управление судном в свои руки. Капитан-механик Юрий Степанович Молоков — средних лет, живой и энергичный, прекрасно знает свое дело. Честный и принципиальный, он не терпел никакой фальши, несправедливости, всегда стремился вскрывать недостатки, которые встречал на своем пути. За это нередко имел неприятности от начальства, но они его не останавливали. Он увлекался фотографией, был кинолюбителем, корреспондентом газеты «Ленский водник». Изучал историю судоходства в Сибири, особенно на Лене. Собрал огромный материал — фотографии, выдержки из исторических трудов, записи высказываний ветеранов флота. Его мечта — написать книгу, а потом снять фильм. Смелый экспериментатор, он охотно идет на оправданный и продуманный риск. Юрий Степанович одним из первых начал перевозить большегрузные баржи (2-4 тыс. тонн) впереди самоходного судна методом толкания, плотно скрепив их специальным замком и металлическими причалами так, что оба судна представляют собою единое целое. Сначала над ним смеялись, не верили, что таким образом можно перевозить грузы. Но уже через год у него нашлись последователи, а через два года все капитаны перешли на этот способ проведения больших барж, поскольку предложенный способ, как, оказалось, существенно увеличивает возможности самоходного судна.

Юрий Степанович очень внимательно выполняет все правила поведения на воде и требует того же от своей команды. Он знает: с Леной шутить нельзя. Малейшая небрежность может привести к катастрофе. Например, он строго следит, чтобы все матросы, несмотря на жару, работали в спасательных жилетах, застегнутых на все пуговицы. Был случай на другом судне: матрос мыл палубу, не застегнув жилета. Поскользнулся, упал за борт. Жилет при падении потерял. И вот — жилет плавает, а человек утонул.

Будучи требовательным в работе, капитан очень добр к людям, постоянно заботится о своих подопечных. На сложных участках пути он может сутками не выходить из рубки, позволяя себе лишь несколько часов сна здесь же, в рубке, на более спокойных участках фарватера. Мы тоже почти все время проводили в рубке. Наблюдать за ходом судна, видеть, как почти каждую минуту изменяется прибрежная картина — это огромное удовольствие. И мы, очарованные, целыми днями смотрели на наши родные леса и горы, поля, острова и редкие избы. Мы сидели в рубке не только днем, но и ночью. Очень интересно наблюдать, как судно идет в сплошной мгле. Нам, неопытным, кажется, что пути вперед нет, что мы сейчас упремся в какую-то скалу. Но подошли ближе — и перед нами блестит поверхность реки, повернувшей почти на 90 градусов.

Река Витим

Река Витим

Почти сутки судно шло по Витиму. Этот путь особенно красив. Сплошные горы и ущелья, покрытые густой тайгой. Только местами очень высокие вершины лишены растительности. Скалы, возвышающиеся над зеленым морем, видны издалека. Река глубокая, но очень быстрая, перекаты узкие и извилистые. Здесь судно может вести только очень опытный судоводитель, поэтому капитан почти весь путь стоял за штурвалом сам, уступая управление первому помощнику, лишь, изредка в самых спокойных местах.

На Лене сразу почувствовали простор великой реки. Не зря сибиряки спрашивают заспавшегося товарища: «Ты что так долго спишь — на Лену выехал?» Произошло это выражение из здешних мест. Пока идешь по Витиму, Киренге или Алдану — не до сна. Того и гляди сядешь на мель или наскочишь на скалу. А Лена со своими просторами и спокойным величавым течением разрешает сплавщикам плотов и карбасов расслабиться, отдохнуть, выспаться. Правда, это относится, главным образом, к нижней части реки — ниже Киренги и Витима, которые намного увеличивают полно водность Лены и углубляют ее фарватер. В верховьях на мелководье и на Лене не особенно разоспишься — много перекатов, река так сильно петляет, что неопытный рулевой легко может угодить в аварию. Именно поэтому Ленские судостроители и работники пароходства возражали против того, чтобы железная дорога подходила к Усть-Куту, ее нужно было подвести к участку Лены на 50-60 км ниже Киренска или, в крайнем случае, к самому Киренску, но никак не выше. Именно от Киренска (после впадения р. Киренга) Лена становится достаточно глубокой для судоходства даже в засушливое время года. Что касается участка Усть-Кут — Киренск, в середине лета, когда вода стоит низко, здесь могут пройти только мелкие суда, и грузы до Киренска приходится сплавлять на плотах, карбасах или мелко сидящих баржах. В Киренске грузы перегружаются на более крупные суда и развозятся по всей Лене, до Тикси включительно.

Из-за этих перегрузок крупные суда часто простаивают, теряя драгоценные дни навигации, которых при коротком северном лете и так немного. Когда выпадает ранняя осень, Лена уже в октябре покрывается льдом. «Прелесть» перегрузки мы испытали, как только вышли в Лену. В устье реки Витим, недалеко от места ее впадения в Лену нам пришлось простоять несколько часов из-за очень густого тумана. Только в десять часов утра мы прибыли в пос. Пиледуй, который находится на 20-30 км ниже по течению, чем Витим. Пиледуй находится уже на территории Якутии, хотя население его почти целиком русское. Здесь живут люди, так или иначе связанные с пароходством, т.к. это одна из крупных перевалочных баз на Лене.

В поселке живет около 5 тысяч человек. Дома деревянные, добротные, улицы широкие, чистые, с деревянными тротуарами. В магазинах неплохой ассортимент промышленных товаров. А вот с продовольствием плохо: мясо и масло выдают по талонам. Есть больница на 100 коек, несколько уютных детских садов, школы, клуб. Местный мастер судоходного училища В.Ф. Свистунов оказался талантливым скульптором. В поселке установлено несколько скульптур его работы, в том числе, памятник павшим воинам: военный с каской в одной руке и автоматом в другой стоит, скорбно склонив голову. На скале, возвышающейся над поселком, он изваял фигуру женщины-якутки, держащей в руке алмаз, как бы указывающей на то, что скала эта — преддверье алмазного края (поселок расположен неподалеку от г. Ленска).

При подходе к Пиледую мы обратили внимание на здание у самого берега. Это пристань с конторой, где оформляется время прихода и отхода судна, его погрузка и т.д. Проходя мимо конторы, капитан, не останавливаясь, передал по рации, что он идет на погрузку песка, и мы спустились вниз по Лене еще на 5-6 км к месту погрузки. Заняли очередь. Здесь горы песка, которые двумя тракторами сталкиваются поближе к воде, а затем краном, стоящем на специальном плоту, грузится на подходящие суда. Отсюда песок везут вверх по Лене до Усть-Кута, где идет строительство моста и других крупных объектов. Это почти 1000 км. Но выше Пиледуя по берегам Лены и ее притоков нет песчаных карьеров — всюду скалы и гравий. Обходится песок недешево, но другого выхода нет. Мы встали в очередь на погрузку. Грузит всего один кран. Хотя он и крупный (чаша на 5 тонн песка) и работает круглые сутки, все же погрузка идет долго. Чтобы погрузить 1000 тонн, требуется 4-5 часов. На наше судно и на баржу, которую мы ведем, будет погружено по 2-3 тысячи тонн. Можно бы и больше, да не позволяет уровень воды в реке выше Киренска, куда направляется баржа.

Даже на неполную загрузку наших барж требуется не менее 10-12 часов. А простояли мы более полутора суток — на погрузку большая очередь. Количество судов в очереди не уменьшается, поскольку на место отошедших тут же подходят другие. Кроме того, много времени уходит на оформление путевых документов. Казалось бы, пока мы производим погрузку, можно оформить все бумаги. Инспектор мог бы подъехать к месту погрузки на моторной лодке. Однако, погрузившись, мы поднялись к Пиледую и еще несколько часов ждали, чтобы нам оформили документы. Вместе с нами на рейде стояло около 30 судов. Только два из них нагружались углем. Остальные ждали оформления бумаг. Такая задержка в разгар навигации непростительна. Лето короткое. Еще один-два месяца — и начнется осенний ледостав.

Многие суда, стремясь выполнить план, идут с грузом уже в критическое время. Немало их вынуждено останавливаться для зимовки в совершенно неприспособленных местах. Казалось бы, при таком коротком навигационном периоде надо дорожить каждой минутой, а между тем, суда сутками стоят в ожидании погрузки или оформления документов. И, судя по всему, не только в Пиледуе. Наш капитан из Киренска (где мы с ним распростились), не задерживаясь, отправился в Усть-Кут, где рассчитывал быстро разгрузиться, снова загрузить свои суда и идти в Якутск. Он планировал вернуться в Киренск из Усть-Кута самое большое, через 4-5 дней. Однако, когда мы через неделю позвонили, чтобы узнать, как идут дела, оказалось, что его судно еще не стало под погрузку.

Нагрузив баржи, мы пошли вверх по Лене к Киренску, до которого около 500 км. Шли медленно. Течение Лены, медленное на плесах, па перекатах становилось очень быстрым. Чем выше мы поднимались по реке, тем больше становилось перекатов, которые судно преодолевало со скоростью пешехода. Но нас не смущала медлительность нашего продвижения.

Мы наслаждались хорошей погодой, которая, к счастью, сопровождала нас все время. Теплое солнце, вид красивых берегов, леса и горы с редкими признаками присутствия человека. Отдельные домики, старые и покосившиеся, говорили об обитаемости этих мест. Здесь жили и работали люди, преодолевали трудности, создаваемые холодом, длинной зимой, оторванностью от населенных пунктов. Труд этих людей очень полезен. Они не только обеспечивали себя и свою семью, но и помогали кормить тех, кто добывал золото, необходимое стране, водников, поддерживающих связь огромного региона страны со всей Родиной.

Изредка попадались одинокие строения, стоявшие близ леса. Это бывшие почтовые станции, где держали лошадей, перевозивших почту и редких путешественников. Эти почтовые станции устанавливались на расстоянии 40-50 км друг от друга, т.е. на расстоянии одного перегона лошадей. На станциях уставших лошадей меняли на свежих и ехали дальше. Станции находились обыкновенно на берегах реки. Дорога шла по льду и устанавливалась буквально через несколько дней после ледостава. Уже к этому времени лед оказывался настолько крепким, что мог выдержать вес любых повозок с грузом. Оттепелей здесь не бывает, поэтому, установившись, дорога сохраняется до весеннего ледохода. А там, через полторы — две недели начинают пользоваться водным путем.

Зимой дорога по льду реки ровная, но ее часто заметает снегом так, что сбиться с пути ничего не стоит. Это очень опасно - в мороз, в глубоком снегу, без дороги легко замерзнуть. Поэтому по обочинам дороги на расстоянии 10-15 м друг от друга втыкают небольшие деревья — мелкие сосенки, которые, подобно бакенам на воде, указывают путь. Сейчас лошадей уже нет, но зимой река по-прежнему служит дорогой для автомобилей. Летом вдоль Лены дорог нет. Между селениями, находящимися в низменных местах, проложены проселочные дороги, по которым может проехать и автотранспорт. Но на большие расстояния сухопутного сообщения из-за плохой проходимости местности нет очень много гор и ущелий. Учитывая малую населенность этих районов, вряд ли можно ожидать, что хорошую дорогу построят в ближайшем будущем.

Богатства Сибири велики, но путь к ним труден и долог. Наверное, ситуация бы упростилась при наличии большого количества густонаселенных сел и деревень. Но пока ничего этого нет — наоборот, уничтожаются и те селения, что были до революции. На пути от Бодайбо до Киренска много мы видели опустевших сел и деревень, от некоторых из них остались лишь одинокие избушки да надворные постройки. Бывший председатель Киренского райисполкома Анна Ивановна Лебедева, много лет проработавшая на этой должности, рассказывала, как по приказу «сверху» проводилось укрупнение деревень. Просто прекращалось снабжение той деревни, которую кто-то запланировал под снос, закрывали магазин, школу, клуб — и сельчaнам ничего не оставалось, кроме как бросить свой дом, оставить землю, которую возделывали еще их деды и прадеды, и, собрав вещи уехать жить в другие места. Оставленные деревни постепенно разрушались, дворы и поля зарастали бурьяном. Результат такой политики мы ощущали на каждом шагу. Раньше вдоль всего пути по Лене можно было купить молоко, яйца, рыбу, зелень. Ныне мы ничего этого не видели ни разу за весь путь от Бодайбо до Киренска — около тысячи верст! Команда употребляла в пищу продукты, взятые с собой из Бодайбо — консервы, яичный порошок, хлеб.

Особенно печально, что, проплывая по реке, некогда богатой рыбой, мы рыбы даже не попробовали. Все продукты питания для городов, расположенных по берегам Лены, привозят водным транспортом. Раньше все или почти все можно было купить в близлежащих деревнях; при этом водный транспорт освобождался для перевозки промышленных и строительных материалов. Между тем, лето в этих краях хотя и короткое, но достаточно теплое для того, чтобы созревали не только овес и ячмень, но и пшеница, овощи, картофель. Пустуют земли, которые могли бы родить хлеб или служить пастбищами. Но еще больше в предгорьях мест, поросших густым кустарником или лесом, которые при определенной затрате труда можно превратить в пашни, луга, пастбища.

Я думал о том, что такие участки можно было бы для разработки отдавать в длительную аренду на льготных условиях — например, беспошлинно лет на десять с последующим нормальным налогом. Дать определенные средства — частично безвозмездно, частично в кредит, помочь машинами. Очень возможно, что найдется немало желающих поехать в ли края обрабатывать землю. Если разработать всю плодородную землю по берегам реки и ее притоков, сельское хозяйство прибрежных районов могло бы прокормить всех жителей Лены. Второе, что способствовало бы самообеспечению местного населения — это организация заводов по разведению рыбы. Рыба всегда была крупным подспорьем в питании сибиряков. В настоящее время рыбные богатства сибирских рек истощены. Сказалось быстрое развитие техники, загрязнение воды, бесконтрольный лов рыбы без учета возможности ее воспроизведения. Без помощи человека эти богатства не восстановятся. Помочь делу смогли бы специальные хозяйства по разведению рыбы: с искусственным оплодотворением и выращиванием мальков до такого времени, когда они смогут существовать самостоятельно. Затраты на создание таких хозяйств окупились бы очень быстро.

Большой проблемой для Лены, как и для других областей Восточной Сибири, являются лесные пожары. Они случаются, чуть ли не ежегодно, продолжаются длительное время и захватывают огромные площади, уничтожая на них все живое. Гибнут ценнейшие звери: соболь, белка, горностай, медведь, олень и другие обитатели тайги. Пожары уничтожают тайгу на миллионах гектар, нанося неисчислимый урон стране. Трудно понять, почему этому вопросу не уделяется должного внимания. При наличии самолетов и вертолетов, современных противопожарных средств, непонятно, почему нет квалифицированной противопожарной охраны подобно той, что существует в городах. Если в самом начале пожара принять необходимые меры, можно предупредить распространение огня на большие площади, где борьба с ним очень затруднена. Такая служба, как бы она ни была сложна и дорога, безусловно, будет рентабельной: тайга, пушнина — наше неоценимое национальное богатство, охрана которого должна быть первоочередной задачей государства. Большое значение имеет и профилактика лесных пожаров, которая в немалой степени заложена в соответствующей разъяснительной работе.

Опыт показывает, что пожары чаще начинаются в период сбора грибов, ягод, орехов. Очень важно разъяснять населению всю необходимость осторожного обращения с огнем в лесу, пагубные последствия халатности. Наряду с этим необходимо выявлять нарушителей и строго их наказывать.

Большое значение для состояния реки имеет так называемый «валежный» лес, который можно видеть по берегам почти на всем ее протяжении. Откуда он берется? Во многих местах река омывает крутые песчаные или гравийные берега, покрытые лесом. Вода подмывает основу, на которой стоят деревья, и они постепенно сползают к воде и падают. Стволы валяются на берегу. При высокой воде их смывает, они плывут по реке, создавая затруднения движению судов, а при спаде воды застревают на берегах. В результате берега Лены завалены бревнами, жердями, засохшими кустами и деревьями. При подъеме воды все это смывается, загрязняет реку. При длительном нахождении в воде тяжелые бревна тонут. Топляки создают дополнительные трудности для судоходства, но главный вред их не в этом. Продукты гниения древесины загрязняют воду, что гибельно для рыбы и прочей водяной живности. Валежный лес — большое зло для всего Ленского бассейна. Особенно много его на берегах Алдана. Мне кажется, давно пора обратить на это самое пристальное внимание. При леспромхозах и пароходствах следует создать бригады по очистке рек от валежника. Все, что валяется на берегах, должно быть собрано, распилено и употреблено в качестве, например, топлива.

Почти пять дней шли мы на самоходной барже от Бодайбо до Киренска. Было нам так хорошо, что мы не прочь бы, поехать и дальше. Но километров за двадцать до Киренска к нашему судну пришвартовался быстроходный катер. Оказалось, что это представители киренской общественности выехали нас встречать. Они знали время нашего выезда из Бодайбо, но никак не ожидали, что дорога займет пять суток. Наконец, не выдержав темпов нашего передвижения, прислали быстроходный катер, чтобы он отвез нас в Киренск. Мы с сожалением расстались с гостеприимной командой, особенно с капитаном, длительные беседы с которым помогли нам понять обстановку на Лене, трудности, которые переживают мои земляки.

Среди встречавших нас были заместитель председателя Киренского райисполкома Николай Григорьевич Дауркин, учитель киренской школы, в которой я когда-то учился, историк и краевед Иван Михайлович Журавлев и другие. Во все время нашего пребывания в Киренске эти люди уделяли нам много внимания, и я от имени всей семьи сердечно им благодарен. В Киренске мы провели пять дней. Погода была не очень хорошая, но все же мы выбрали ясный день и съездили в лес за грибами. Набрали порядочно грибов и, главное, подышали воздухом родной тайги. Как и двенадцать лет назад я провел несколько лекций по антиалкогольной проблеме. Кроме того, мы совершили поездку по родным местам. Мне хотелось, чтобы их увидел мой 17-летний сын, которому вряд ли придется побывать здесь без меня, если, конечно, судьба случайно не забросит его в эти края.

Усть-Киренский Свято-Троицкий монастырь. Алексеевская церковь.Киренск

Усть-Киренский Свято-Троицкий монастырь. Алексеевская церковь.Киренск

Мы спустились на 25 км вниз по Лене до затона Алексеевский, где в 1913-14 годах зимовал пароход «Каролонец», на котором работал отец, и где мы больше года жили всей семьей. Тогда в этом затоне стоял на ремонте только один пароход. Место было глухое, тайга нетронутая. Я хорошо помню лиственницы, которые можно было обхватить только хороводом из 3-4 человек. Нас, детей школьного возраста, было мало — всего несколько человек. Школы на затоне, конечно, не было. Мне к тому времени исполнил ось уже девять лет, но из-за постоянных зимовок отца в таких вот маленьких затонах в школу я не ходил. Правда, дома старшие братья учили меня читать и писать, так что поступил я сразу во второй класс. В школу пришлось ходить в деревню Алексеевка, что располагалась на другой стороне Лены в 3-4 км от затона.

Мы, несколько малышей, ежедневно, несмотря на мороз и метель, ходили в школу, а вечером возвращались обратно. Только во время весеннего и осеннего ледохода мы полторы-две недели жили у кого-нибудь в деревне, пока не налаживался путь — летом по воде, зимой по льду. Сейчас Алексеевский — большой затон, где зимуют десятки судов. В затоне живет до 5 тысяч человек. Не задерживаясь здесь, мы проехали в Чугуева.

Деревня, где я родился и провел детство, была для тех мест довольно крупная, дворов 50-ба. Правда, земли у каждого крестьянина было немного. Ее трудно было раскорчевать, отвоевать у тайги. Поэтому большинство крестьян жило бедно. Тем не менее, кормили себя, содержали скот, кое-что из продуктов продавали в городе. Сейчас здесь осталась одна небольшая избушка. Еще двенадцать лет назад, когда мы были здесь последний раз, стояло 5-б домов, в двух из которых жили старики. Сейчас — все пусто. Все заросло бурьяном и крапивой — и дворы, и пашня. Лишь кое-что разрабатывает находящийся поблизости Алымовский совхоз, да часть сенокоса сохранилась в удовлетворительном состоянии. С горечью смотрели мы на пустырь на месте бывшей деревни.

 Из Чугуево мы переправились на другую сторону Лены. В 5 км ниже Чугуева стоит село Чечуйск. В свое время это был волостной центр. На самом видном месте, возвышаясь над селом, стояла деревянная церковь, выкрашенная в белый цвет. В этой церкви меня крестили, здесь мы не раз бывали, когда жили в Чугуево. Ныне село замерло. Но до сих пор сохранились большие одноэтажные здания, в которых когда-то помещались различные конторы. Теперь в них живут селяне. Много лет назад у церкви снесли купола и верхний этаж. Остался только первый этаж. Двери заколочены, окна разбиты. Внутри все захламлено. Но бревна, из которых была сделана церковь, разрушить не удалось, они все еще совершенно целые. Это лиственница, «вечное» дерево. Диаметр каждого бревна 50-60 см. Строение, если его привести в порядок, простоит еще сто лет. Что это за вандалы, по приказу которых разрушались церкви? Кому надо было разрушить эту красоту, привести здание в непотребный вид, насмехаясь над чувствами верующих? Ведь у нас всегда декларировалась свобода совести!М.Ю. Лермонтов писал: «Храм разрушенный — все храм, кумир поверженный — все Бог!» Вот и стоит этот разрушенный храм как свидетельство нашего бескультурья, как следы вандализма.

Из Чечуйска мы поднялись вверх по Лене и остановились напротив деревни Чугуево около небольшой речушки Бабошихи, на которой сохранился сруб от стоявшей здесь мельницы, построенной моим прадедом по матери Бабошиным, от которого речка и получила свое название. Здесь на холме разожгли костер. Представители Алымовского совхоза приготовили нам угощение. Пища, приготовленная на костре, всегда бывает особенно вкусной, а приготовленная с любовью — еще вкуснее. Не успели мы расположиться вокруг скатерти, разостланной на траве, как пошел сильный дождь. Пришлось срочно перебираться в катер, захватив с собой готовые кушанья. Всем это было весело и интересно.

Под вечер, возвращаясь в Киренск, мы остановились в Алексеевском затоне и остались ночевать у моего племянника Петра Ильича Бабошина. Наутро по просьбе секретаря парткома затона Альбины Николаевны Ратовой, я прочитал лекцию рабочим. К трем часам дня мы вернулись в Киренск, где у меня тоже была лекция. После нее первый секретарь Киренского райкома Владимир Васильевич Шипицын собрал районный актив, пригласил нас с женой, и мы долго беседовали, обсуждая нужды района и города.

Основное, что беспокоит патриотов — отсутствие жилого фонда для многих коренных жителей. Годами они стоят в очереди на получение квартир, и строительство идет столь малыми темпами, что ждать придется еще не один год. А тут еще случился пожар, выгорел почти целый квартал, в том числе, жилые дома. Жителям этих домов надо дать квартиры в первую очередь — значит, у остальных она отодвинется на неопределенный срок. Где уж тут думать о вербовке рабочих из других районов России, когда старожилы без квартир! Между тем, транспорт развивается. Суда без людей ходить не могут, а без судов не н чем возить продукты, промтовары, строительный материал. Все обращения «в верха» пока остаются без ответа. Видимо, чиновники не понимают, в каких условиях живут и работают сибиряки, какие трудности им приходится преодолевать. Второй важный вопрос — канализация, вернее, ее отсутствие. Все «удобства» — во дворе. И это при 40-50-градусном морозе. При амбулаторном осмотре, который я провел по просьбе руководства, я увидел многих больных гипертонией почечного происхождения. Охлаждение — в том числе, и почек — приводит к тяжелым последствиям, а профилактика невозможна до тех пор, пока людям не будут обеспечены нормальные коммунальные услуги.

Современный Киренск

Современный Киренск

Я покидал Сибирь со смешанным чувством. С одной стороны, я был счастлив увидеть, что сибиряки остались такими же, какими я их знал и 70, и 50 лет назад. Гостеприимные, простые, добрые, открытые, трудолюбивые, скромные, смелые, легкие на подъем. Делают свою работу основательно, не за страх, а за совесть. Чистоплотны как в быту, так и во взаимоотношениях. Правильно понимают события, откровенно обсуждают все дела, не боятся вскрывать свои недостатки. Делают это тактично, достойно не назойливо, с сознанием собственного достоинства и с уважением к собеседнику.

К несчастью, увеличилось снизившееся было за прошлые годы потребление алкоголя. Это сказалось на здоровье людей, в частности и в первую очередь, детей. В Киренске понимают, какое зло несет алкоголь, и начинают серьезно бороться с ним. Все это вносило в душу уверенность, что сибиряки не поддадутся злу и справятся с алкогольной бедой, нависшей над нашим народом. Они с горечью говорят, что указания «сверху» противоречивы и не помогают делу. Во все время поездки меня удручало отсутствие должного внимания к Сибири и ее нуждам со стороны властей.

До государственных деятелей не дошли еще мудрые слова М.В. Ломоносова о том, что Сибирью богатеть и развиваться будет Россия. А это значит, что в развитие Сибири надо вкладывать средства, не оглядываясь. Там богатства неисчерпаемые, и все затраты окупятся. Но пока что вкладывают в Сибирь мало. Больше выкачивают из нее, как нерачительные хозяева, деятельность которых редко приносит долгосрочную пользу. Но появились проблески надежды, что Сибири, наконец, будет уделяться больше внимания. Появляются в руководстве люди, которые понимают ее значимость, понимают, что если Сибирь — это сокровищница России, то она и должна быть в центре внимания тех, кто хочет сохранить могущество нашей Родины!



Возврат к списку