Художник как-то спросил Молдаванова: — А надо ли жить долго? Певец задумался. «В самом деле? — говорил его отрешенный взгляд. — Нужна ли человеку жизнь долгая? Не обернется ли она под конец тоской и мукой?.. Ведь жизнь хороша, когда человек здоров и полон сил, когда он способен приносить пользу другим». Вечером к ним зашёл профессор, и они задали ему тот же вопрос. Пётр Ильич в раздумье присел на стул, вспомнил примерно такой же разговор с одной своей больной. Профессор...
Лечащий врач сказал Молдаванову: — Завтра начнем делать вам загрудинные блокады. Сказал просто, как о нечто само собой разумеющемся. Певец уже знал, что такое загрудинная блокада, и сообщение это, казалось, не произвело на него особого впечатления. — Хотелось бы, чтобы делал мне её профессор. — Блокады у нас делают все врачи, но я передам профессору вашу просьбу. Потом врач обратился к художнику: — Ваша болезнь поддается терапевтическим средствам. Посмотрим, как будете вести...
Прошло две недели. Новокаиновую блокаду области сердца Молдаванову так и не сделали. «Обошлось», — говорил он, глубоко и радостно вздыхая. И принимался бодро ходить по палате, словно примериваясь, сможет ли он в скором времени исполнять роли Бориса Годунова, царя Ивана, Досифея или генерала из оперы «Игрок». В другой раз прижмёт ладонь к сердцу, слушает. Боли в груди нет. «Оттаяло, оттаяло, — восклицал торжественно и затем, задумавшись, добавлял: —...
Выписывая друзей, профессор предложил им путевки в послебольничный пансионат — вроде дома отдыха для укрепления здоровья. — Недалеко от Ленинграда, — сказал Пётр Ильич, — на берегу Финского залива в сосновом бору... Долго, пытливо смотрел на Сойкина. Сказал: — Вы особенно нуждаетесь... Выписываю вас, но состояние ваших сосудов меня тревожит. Спазм держится, на редкость оказался стойким. Если боли возобновятся — немедленно к нам. Сделаем блокаду. — Хорошо...
Утром следующего дня певец взял с собой большое махровое полотенце, облюбовал за кишлаком рыжую от сгоревшей за лето травы полянку, разложил полотенце. Растянулся на нем, вздохнул блаженно, всей грудью и объявил художнику: — Меня нет... не существует. Вот так буду лежать до холодов. — Может, спустимся в Нурек, — предложил художник, — тут недалеко, всего шесть километров. — Не надо Нурек, и ничего не надо, никакой цивилизации. Хочу лежать, и всё! — Ну ладно, в...
Самолет приземлился в Душанбе утром. До Нурека ехали на автобусе. Дорога вилась в невысоких горах, то там, то здесь в чашах долин, на склонах предгорий лепились небольшие поселки, крошечные городки с двумя-тремя заводскими трубами. В долинах Таджикистана заканчивалась пора уборки хлопка. Казалось, все люди были заняты тут хлопком. Машины шли с прицепами, на них снежные горы; на улицах, во дворах домов белая кипень, точно снег обрушился лавиной. Солнце палило немилосердно. — Однако здесь сущее...
Однажды утром, отправляясь в горы, певец и художник заметили странную картину: неподалеку от молельни на плоском сером камне лежал старик и возле него толпилась стайка людей. Друзья подошли к ним. Знакомый таджик отвел их в сторону, сообщил: — Курбан-ака, наш самый почтенный бабай. Ему сто двадцать лет, он болен, попросил, чтобы его вынесли на камень. К старику один за другим подходили люди, видимо, родственники, дети, внуки, племянники; он каждому говорил что-то, иных брал за руку, удерживал...
Вот уже две недели живут русские гости в кишлаке Чинар. Певец наслаждается природой, просыпается с рассветом, выпивает кувшин парного молока и уходит в горы. Иногда часу в пятом или шестом в раскрытое окно сакли доносится протяжное: о-о-о, э-э-э, и-и-и... Эхо подхватывает неясные звуки, раскатисто повторяет их в ущельях и низинах, и Сойкин, проснувшись, узнает голос Молдаванова. Певец берёт ноты — одну, другую; вверх по октаве, вниз; голос его раздается в горах — то неясным дальним шумом водопада...
Подходил к концу месяц жизни русских гостей в кишлаке Чинар; певец домой не собирался — бродил по горам, охотился на кабанов, по вечерам часами сидел в клубе с бабаями — сидел по-восточному, подобрав под себя ноги, и не уставал. Художник заканчивал свою картину. Он как-то сказал Молдаванову: — Пора и честь знать, а то как бы нам не сказали: дорогие гости, не надоели ли вам хозяева? — Нет, я не поеду. Задумал им дать концерт русской песни и русского романса... Вот тогда поеду. — Концерт?.. Кто будет...
В горах Памира высоко стояло жаркое октябрьское солнце. По тропинке, ставшей родной и знакомой, поднимался к Чинару Сойкин. За спиной он тащил громоздкий, завернутый в мешковину багет. Сама картина, бережно свернутая в трубку, покоилась в рюкзаке. И чем выше поднимался, тем чаще перекидывал багет с плеча на плечо. Он уже рисовал в своём воображении, как вечером войдёт в клуб бабаев, поставит у стены картину, торжественно скажет: «Принимайте подарок!..» Нет, не так он скажет — попроще и тише: «Для...
Отсортировано по релевантности | Сортировать по дате