183 года назад, 10 февраля 1837 года, не стало Александра Сергеевича Пушкина. Академик Углов считал великого поэта своим главным учителем русской культуры.

Федор Григорьевич не просто любил Пушкина, он прекрасно знал его творчество, мог часами читать наизусть большие отрывки из «Евгения Онегина», «Полтавы», «Цыган»… Обожал «Бахчисарайский фонтан», но особенно – «Братьев-разбойников». Это произведение знал с детства, когда по вечерам всей семьей устраивали чтение вслух. Подтверждением тому служат строки из книги Ф.Г.Углова «Сердце хирурга»: «…Такие вечерние чтения были обыкновением в нашем доме. Сколько хорошего давали они нам, детям! С тех пор, например, наизусть помню поразившую тогда мое воображение поэму Пушкина «Братья-разбойники»... Заключенная в книгах великая сила, словно живительная кровь, переливалась в наши сердца».

А в IV-ой главе того же произведения, которая носит название «В студенческие годы» Федор Григорьевич приводит довольно обширную цитату из своего любимого произведения, вспоминая, как именно «Братья-разбойники» буквально «спасли» Углова-студента, подрабатывающего вовремя каникул на курсирующих по Лене судах-карбасах:

«…В первый же день за то, что не употреблял бранных слов и ко всем обращался предупредительно-вежливо, я был прозван «мазунчиком» и «салагой», надо мной стали издеваться и даже грозились, если уткнемся в мель, бросить вместе с лоцманом за борт! Так уж почему-то водится в компаниях: не похож на всех, белая ворона, значит, клюй его, ребята!.. Слава Богу, до вечера на мель не сели, остался я сухим, хотя несколько злых тычков в спину мне досталось. Я, признаться, упал духом, и когда в сумерках причалили к берегу, развели костер, стали ужин готовить, нахохленно сидел в сторонке. Багровые отсветы огня, молчаливая тайга за спиной, темное серебро реки и звезды, отразившиеся в ней, грубая речь моих спутников... Что это напомнило мне? Пушкин!

Я подвинулся ближе к костру и твердо, с большой выразительностью и жаром стал читать вслух. И угас разговор, всякий шум, только слышался мой голос:

Не стая воронов слеталась
На груды тлеющих костей,
За Волгой, ночью, вкруг огней
Удалых шайка собиралась.
Какая смесь одежд и лиц.
Племен, наречий, состояний!
Из хат, из келий, из темниц
Они стеклися для стяжаний!

Слушали меня, да еще как!

Много раз декламировал я «Братьев-разбойников» со школьной сцены, пользовался успехом, но, наверное, никогда не был в таком ударе, как в тот вечер. Видел блеск горящих глаз, улавливал взволнованное дыхание вокруг себя. Слабело пламя костра, и никто не пошевелился, чтобы подбросить хворосту. Костер вскоре загас совсем. В полном мраке, окутавшем нас, лишь зловеще светились затухающие угольки, а я читал и читал:

Не он ли сам от мирных пашен
Меня в дремучий лес сманил,
И ночью там, могущ и страшен,
Убийству первый научил?

О чем думали мои слушатели в этот момент? Скорее всего о своей бродяжьей судьбе, о той дикой силе, что подхватила их, заставила покинуть родной дом, очутиться среди глухой тайги. Куда дальше ведет дорога, куда? Пушкин волновал их так, словно бы не поэму они слушали, а искреннее признание одного из своих братьев по несчастью.

С неослабевающим напряжением, как перед самой взыскательной аудиторией, я прочитал последнюю строку этой поэмы:

У каждого своя есть повесть,
Всяк хвалит меткий свой кистень.
Шум, крик. В их сердце дремлет совесть.
Она проснется в черный день!

Мои слушатели, как зачарованные, долгое время сидели неподвижно и молчали. Наконец, старший из рабочих подошел ко мне и со словами: «Спасибо, друг! Вот ты, выходит, какой!» — крепко пожал мне руку. И другие тесно обступили, услышал я много добрых слов. Просили меня что-нибудь еще почитать... Снова вспыхнул костер, я запел песню, ее дружно подхватили:

Вот вспыхнуло утро, румянятся воды,

Над озером быстрая чайка летит...

Стоит ли говорить, что с этого дня отношение ко мне резко изменилось... А главное: все с нетерпением ждали вечерней стоянки, мы были уже как одна дружная семья, и я с воодушевлением, при общем одобрении, читал стихи Пушкина… А еще - Лермонтова, Некрасова, Кольцова… Пели мы и старинные народные песни. И сколько раз после убеждался я в великой облагораживающей силе литературы: даже самые, казалось бы, черствые, загрубевшие сердца сдаются перед истинной поэзией!

— Ну, студент, — сказали мне при прощании мои товарищи по сплаву, — уважил ты все наше общество. Учись дальше, Федор, и людей хорошему учи!..»

До последних дней обладая прекрасной памятью и ясным умом, Углов собственным примером доказывал, что заучивание стихов в любом возрасте - это путь к активному долголетию. 

Вдова академика Эмилия Викторовна Углова-Стрельцова (которая, кстати, в свое время была покорена столь глубоким знанием русской поэзии и замечательными способностями Углова декламировать стихи) вспоминает, что томик Пушкина был настольной книгой Федора Григорьевича. Он не просто знал и перечитывал произведения Пушкина, он вдохновлялся его творчеством! По словам Эмилии Викторовны, это вдохновение и какой-то внутренний свет буквально физически ощущались, когда Федор Григорьевич декламировал Пушкина. И вполне вероятно, что в том числе и эти сильнейшие эмоции, почерпнутые в творчестве великого русского поэта, помогали Углову быть настоящим творцом в своей деятельности.