Глава XXII Переосмысливая пережитое…

Глава XXII Переосмысливая пережитое…

Переосмысливая пережитое…

Вся жизнь хирурга заполнена тяжелыми переживаниями, и бывает, что по нескольку раз в день сердце его испытывает сильные волнения... Он переживает, когда назначает больного на операцию, сознавая, что она может кончиться печально. Его нервы до предела напряжены в течение многих часов в ходе операции. Несколько дней после нее он тоже в неуходящем беспокойстве. А ведь такой больной у него не один!

И всегда бывает печальная возможность несчастного случая не только во время операции, но и при различных обследованиях, возможность диагностической или тактической ошибки — собственной или помощников... Поэтому надо быть постоянно начеку! Кроме того, надо учитывать атмосферу сострадания и горя, которую приносят с собой в хирургическое отделение больные... Все это держит и твое сердце в состоянии смутной тревоги. И не день, не два, а многие годы.

Редко бывает, когда все спокойно и ни за кого не болит душа. Чаще же одно тяжелое переживание наслаивается на другое, они не дают расслабиться, чтобы свободно и радостно вздохнуть полной грудью… И это при условии, что в личной жизни хирурга все хорошо. Если же напряжение усугубляют семейные неприятности, хирургу негде искать успокоения и сил для дальнейшей борьбы и труда. Работа и атмосфера, в которой он живет и трудится, создают богатые возможности для предъявления ему тех или иных обвинений. Было бы желание.

Моя личная жизнь складывалась не гладко. Занятый большой работой, сложными операциями, прикованный из-за этого «денно и нощно» к клинике, я, по существу, не имел нужного времени на устройство собственного домашнего очага… После того, как расстался с Верой Михайловной, мне пришлось пережить немало глубоких разочарований, , ошибок, даже обид, пока в мою жизнь не вошел добрый друг и помощник во всех моих делах – Эмилия Викторовна, тоже врач.

В последующие годы хирургическая и научная деятельность руководимого мною коллектива была особенно продуктивной. Мы очень близко подошли к разрешению ключевых вопросов легочной патологии. Наши сообщения привлекали внимание зарубежных ученых… И в это время выросла активность людей, которые во все времена вьются рядом с теми кто создает что-то полезное для своего народа. В результате их «активной деятельности» мы вынуждены были писать объяснение за объяснением, доказывая в общем-то бесспорное… У меня ни минуты свободного времени, в моем сознании мучительно рождается новая, важная для науки теория, я много читаю, оперирую, выезжаю во Францию, Италию, США, чтобы познакомиться с трудами крупнейших ученых мира, а в это время в институте комиссия за комиссией, проверка за проверкой… восемь за один год!

Вот в эти дни, когда искусственно был лишен возможности творчески работать на службе, я находил такую возможность у себя дома. Уверенный в своей правоте, я не поддался слабости, душевному унынию. Твердо решил, что буду работать дома с тем же увлечением и так же продуктивно, как раньше!

В творческом отношении у меня как бы наступила вторая молодость… А удивительно спокойная, умиротворяющая обстановка в семье, общность интересов с женой, взаимное уважение друг к другу, а также рождение сына создали такие условия, которые позволили мне легко и незаметно противостоять любым внешним неприятностям.

Прошло некоторое время… Ситуация прояснилась, правда в конце концов победила, и я с удовольствием вижу теперь плоды своего творческого труда. За два года я написал две большие книги.

Таким образом, благоприятная обстановка дома особенно важна для хирурга, у которого, как я говорил строчками выше, очень напряженна работа. И если кто-то создает ему еще дополнительные трудности на службе и их невозможно сразу устранить, в семье он может найти и успокоение, и силы для того, чтобы продолжать оказывать больным людям помощь так, как он делал это в лучшую для себя пору.

Если же еще и бытовые события травмируют психику хирурга, перенапряженная нервная система может не вынести такой нагрузки, произойдет срыв, надлом… От этого пострадает он сам, пострадают и его больные.

Представим хотя бы следующую ситуацию, причем не с таким больным, что доставлен «скорой помощью» и неизвестен хирургу, а с так называемом плановым, что лежит в клинике.

Молодую женщину с тяжелым митральным стенозом готовили к операции, в разгар подготовки, когда хирург считал, что оперировать еще рано, у нее начался отек легкого с инфарктом и пневмонией. Что делать? Брать в таком состоянии на операцию — подвергать больную очень большому риску. А не делать ее — женщина умрет от отека легкого.

Если хирург решился больную оперировать, а она умерла, те, кто не видел ее, но имеют должностное право судить хирурга, подчас поучают: «Кто же берет больных на операцию в таком тяжелом состоянии?! Зачем рисковать? Надо вначале вывести из тяжелого состояния, а уж тогда оперировать. Это грубая ошибка, только так ее расцениваем и предупреждаем вас…»

А если хирург все же стал рисковать, попытался вывести больную из тяжелого состояния консервативными мерами, но больная умерла, те же люди снова воспитывают хирурга: «В случае отека легких, раз создалась угроза, надо немедленно брать больного на операцию! В этом единственное спасение. Не сделали этого и допустили грубейшую ошибку».

А ведь врач боролся за то, чтобы человек жил. Кто, кроме близких скончавшегося, пережил столько же?! Не зря в некоторых странах существует закон, по которому действия и ошибки врача не подведомственны гражданскому суду. И ясно, что любые, даже мелкие придирки не могут не отражаться на психике хирурга, а следовательно, и на его работе. Бывает так, что перед тем, как тебе идти в операционную, кто-то позвонит и скажет что-то неприятное. И вот уже в какой-то миг мысли твои далеки от операции, и лишь силой воли заставляешь себя думать о необходимом. Обычно это удается, и, хоть на время операции, восстанавливаешь душевное равновесие, без которого нельзя ходить к операционному столу. Но если неприятные разговоры повторяются часто, помимо воли владеют тобой, может случиться, что в процессе работы они вдруг напомнят о себе, ты на секунду-другую отвлечешься — и произойдет непоправимое... Может произойти! Вот что было однажды со мною…

На операционном столе — больной. Когда вскрыли ему грудную клетку, обнаружили: опухоль левого главного бронха проросла нижнюю легочную вену, доходит до левого предсердия... Есть от чего вздрогнуть! Чтобы удалить опухоль, надо отсечь и стенку сердца! Выдержит ли больной такую операцию?.. Возможно ли вообще технически осуществить ее?.. Чувствую, что не только удалить опухоль будет трудно, у больного не хватит сил вынести это... Однако, если признать его неоперабельным и зашить рану, опухоль, конечно, очень быстро совершит свое злое дело — человек погибнет. Но все же это будет позже... Не на операционном столе!

О, эти мучительные мгновения, когда надо решать: да или нет? Шансы на спасение — ничтожные. Изменяю ход операции, оставив самую опасную ее часть на заключительный этап, когда легкое — кроме вены — будет отдалено от сердца... Мелькнула мысль, что предсердие тут можно прошить механическим ушивателем, которым обычно прошивают корень легкого. Это, наверно, будет спасением для больного...

После, анализируя течение операции и свои действия, я мог восстановить, почему же великолепная, чудесная догадка не была мною реализована... В тот самый миг — рождения идеи — я, подняв на секунду глаза, вдруг увидел в операционной человека, который на днях совершил по отношению ко мне низкий поступок. В сознании пронеслось: «Зачем он сейчас здесь?» Переключившись на какой-то момент с больного на другой предмет, я... забыл о механическом сшивателе! Стал, как обычно, накладывать лигатуру на вену, фактически на стенку предсердия. Тщательно перевязал, прошил, еще раз перевязал... Сделал все, казалось, как надо. И вдруг, когда пересек вену, лигатура со стенки предсердия соскользнула, началось кровотечение прямо из полости сердца! Тот, кто хоть раз пережил нечто подобное во время операции, может себе представить положение хирурга в такие минуты!

Мощное кровотечение идет с задней поверхности сердца, подобраться к которому невозможно, зажима тут не наложишь! Сделал попытку рукой захватить стенку предсердия, чтобы так остановить кровотечение. Но оно в считанные секунды достигло таких размеров, что сердце на наших глазах опустело и — остановилось! Сокращения его прекратились. Через три минуты выйдет из строя и мозг!

Зажав одной рукой рану сердца, другой начинаю его массировать, чтобы поддержать питание мозга. Одновременно в три вены вливается кровь струйно. Сердце и аорта постепенно наполняются кровью. Массирую три... пять... восемь... десять минут... Появились первые неуверенные сокращения сердца... Еще несколько массажных движений — и оно заработало!

Но рану сердца по-прежнему зажимаю рукой. Как только отпущу, опять возникнет кровотечение, и тогда вряд ли удастся восстановить работу сердца снова: после столь долгой остановки второй раз оно может не запуститься. Как же быть?.. Главное: к ране сердца не подберешься никаким инструментом...

Поэтому иду на расширение разреза грудной клетки. Пересек грудину, с помощью ассистентов вставил второй ранорасширитель. Другая рука, которая на сердце, от неудобного положения онемела. Но разжать пальцы не могу!.. Повернули больного сильно на правый бок и дополнительно вывернули сердце вправо, обеспечив тем самым более удобный подход к ране. Прошу дать мне специальный кривой зажим, который осторожно подвел под свои занемевшие пальцы, наложил на стенку предсердия... Угроза кровотечения ликвидирована!

Семь потов сошло, ощущение такое, что собственное сердце умирало, когда остановилось оно у больного! Теперь все позади. Будем выхаживать...

Через год, осматривая этого больного, увидев след необычного разреза с пересечением грудины, я вспомнил весь ход операции до мельчайших подробностей. И как бы снова пережил весь ужас своего тогдашнего состояния, когда держал в руках опустевшее сердце, не веря, что смогу вернуть его к жизни... Но почему в тот день соскользнула лигатура? Ведь техника легочных операций так отработана мною, что подобные осложнения — редкость. Ах, да!.. И я не только восстановил в памяти причину этого осложнения, то, что отвлекло от операции, но даже про механический ушиватель вспомнил и как забыл им воспользоваться...

У меня, как, видимо, и у других хирургов, нередко случавшиеся во время операции осложнения зависели от неблагоприятных воздействий внешних факторов… Нервы хирургов надо щадить! Это в интересах больного человека.

Хорошо понявший сущность нашей хирургической работы С. А. Борзенко написал в одном из очерков так; «Сердце, спасшее около трех тысяч сердец, должно быть неприкосновенным и охраняться законом...» Такому пожеланию можно только порадоваться!

По-разному хирурги подходят к операции. Это зависит от профессиональных и человеческих качеств хирурга…

Одни резко суживают показания к операции, применяя их только в наиболее благоприятных условиях, когда риск минимален, успех очевиден. Другие же, наоборот, превращают порой операции в мало обоснованный эксперимент на человеке, полагая, что без этого невозможен прогресс в хирургии. Я же считаю, что ни первое, ни второе неприемлемо. Но вначале один, известный в истории медицины факт...

Когда у Н. И. Пирогова был поставлен диагноз рака верхней челюсти, лечивший его доктор Выводцев попросил сделать операцию знаменитого Бильрота... Тот, ознакомившись с состоянием больного, не решился на это. «Я теперь уже не тот бесстрашный и смелый оператор, каким Вы меня знали в Цюрихе, — писал он Выводцеву. — Теперь при показании к операции я всегда ставлю себе вопрос: допущу ли я на себе сделать операцию, которую хочу сделать на больном...»

Сообщая об этом, В. В. Вересаев спрашивает: «Значит, раньше Бильрот делал на больных операции, которых на себе не позволил бы сделать?» И добавляет: «Конечно, иначе мы не имели бы ряда тех новых блестящих операций, которым мы обязаны Бильроту».

Действительно ли прогресс хирургии невозможен, если придерживаться основного принципа гуманной медицины — не рекомендовать больному того, что мы, при соответствующей ситуации, не применили бы к себе?

Мой шестидесятилетний опыт в хирургии, в разработке ее новых разделов говорит о том, что соблюдение этого принципа не только не мешает прогрессу, но, наоборот, он будет достигнут с меньшими жертвами. Ибо чем осторожнее станет относиться хирург к предстоящей новой операции, тем тщательнее он подготовится к ней и тем больше шансов у него будет на благоприятный исход при его первой операции! Мне, считаю, очень повезло в жизни в том смысле, что принцип, к которому Бильрот подошел на закате своей хирургической деятельности, много, благодаря моим учителям, был усвоен, как непреложный закон, на заре моей хирургической юности. Всю свою жизнь я старался не нарушать этот святой закон: не предлагать больному такой операции, которую бы себе не стал рекомендовать. И тем не менее это не мешало мне разработать или применить операции в неизведанных разделах хирургии!

Как же совместить стремление к прогрессу со строгим соблюдением принципов гуманизма?

Любая новая, не применяемая ранее операция должна рекомендоваться больному только по жизненным показаниям и при условии ее всестороннего испытания в эксперименте. Сам хирург обязан хорошо знать не только методику операции, но и те возможные осложнения, которые здесь могут встретиться, и уметь с ними бороться. Ему следует глубоко и всесторонне изучить всю эту проблему теоретически и надежно освоить операцию практически как в анатомическом зале, так и в лаборатории. При такой подготовке и при условии, что без операции гибель больного неизбежна или излечение невозможно, любой, в том числе и сам хирург при соответствующих условиях согласится на риск, связанный с нею. И, следовательно, указанный принцип гуманизма не будет нарушен.

Воспитав к в себе отношение к больному, как к самому близкому мне человеку, я не чувствовал смущения, когда дело касалось операции моим родным. Лично я оперировал свою маму, брата, сестру и других дорогих мне людей. Мало того, если кому-либо из родных требовалась операция, техникой которой я владел не хуже другого хирурга, я всегда предпочитал делать ее лично, зная, что никто с такой тщательностью не отнесется к этой операции, как я сам… И это не самовосхваление, а объективные суждения о моих действиях и чувствах, о которых мне хотелось бы рассказать молодому поколению.

Очень сложный и ответственный момент — назначение на операцию. Часто для больного это — вопрос жизни и смерти. И решение его в значительной мере зависит оттого, насколько эрудирован, смел, активен, решителен и в то же время осторожен хирург, какова его техника?

Немало хирургов, даже способных, берут на операцию только больных с незапущенными болезнями. Операция здесь не очень технически сложна и, как правило, заканчивается благополучно. Следовательно, процент смертности небольшой, а отдаленные результаты хорошие. Хирурги пользуются славой, что у них все больные поправляются. Таким хирургам, жить несомненно легче… Однако далеко не все идут по этому «надежному» пути! Как отказать больному в операции, когда в ней заложен единственный шанс на спасение его жизни?! Я лично на такое не способен.

Когда на первых порах мне удалось прооперировать несколько так называемых безнадежных больных, которым другие хирурги отказывали в операции, подобные больные после этого буквально заполнили нашу клинику! На моих консультативных приемах скапливалось их так много, что некогда было свободно вздохнуть. А ведь условия, штаты, снабжения не были рассчитаны на обслуживание подобных больных, да еще в огромной массе, и все шло за счет перенапряжения сил персонала. Это тоже надо учитывать. И поэтому, я понимаю коллег, которые не берутся за новые и сложные операции, зная, что условий для этого пока нет. Ведь штаты, снабжение не рассчитаешь на обслуживание подобных больных. А на одном энтузиазме, без реальной поддержки воз в гору тащить тяжело. Знаю по себе. Надрывался сам, мучил помощников!

Разумеется, были и у меня такие больные, которым я отказывал, а другие брали их на операцию. Объясняется это тем, что не может быть хирурга, во всех вопросах одинаково сильного. В чем-то он разбирается лучше других, а в некоторых разделах медицины другие сильнее, чем он. Однако всегда при этом – « брать или не брать на операцию?» - я исходил из того, что передо мной больной человек, я должен руководствоваться исключительно его интересамит, стремлением помочь ему, оставив в сторону все другое – престиж, честь мундира, свои удобства, свое собственное здоровье, наконец. И не всегда у больного, которых я в крайне тяжелом состоянии принимал в клинику, операция заканчивалась блестяще. Были и неудачи. И было их немало. Но когда мы получали отличный результат — это было, нам вознаграждением за все переживания и часто нечеловеческий труд!..

Одна из частых причин, из-за которых медицинская помощь оказывается бессильной или малоэффективной и что всегда заставляло меня глубоко переживать за больного, - это запущенность заболевания. Позднее обращение к врачу при всех болезнях грозит невозможностью излечения. Но особенно оно опасно при опухолях. Нередко исключительно по вине больного, который вовремя не обратился к врачу, болезнь становится уже роковой.

Наблюдал я такое даже среди своих знакомых. На мои упреки, почему же так поздно они пришли ко мне, неизменно следовал ответ: «Не хотели вас зря беспокоить…» Поэтому всем, кого знаю, всегда говорю: «Я предпочитаю, чтобы ко мне обратились лучше десять раз зря, чем один раз поздно». Этого принципа придерживаюсь всю жизнь в отношении всех больных.

Сложен вопрос о том, сказать ли больному, что у него рак или нет… С одной стороны, если не говорить, человек может отнестись легкомысленно к своему заболеванию, даже отказаться от операции, которая ему необходима. Но, с другой стороны, одно это слово – рак! – способно нанести большую психическую травму, которая оставит после себя длительный, а иногда и непоправимый след.

В одной знакомой мне семье, где супруги врачи, у жены была заподозрена опухоль. Ее положили в больницу, и хотя достаточных оснований для диагноза рака не было, врачи, боясь, что больная откажется от операции, сказали, что они уверенны в этом диагнозе и бояться опоздать с лечением. Операция же показала, что рака нет. Но женщина была на столько убеждена в этом диагнозе, что не поверила уже врачам и все время ждала смерти от метастазов… прошло почти двадцать лет, а она по-прежнему переживает и говорит о своей близкой смерти…

Таким образом, врачи своей ошибкой испортили жизнь этой женщине, и всей ее семье.

И вопрос – говорить ли больному правду, когда он заболевает раком, - решается всюду по-разному. В некоторых государствах на Западе прямо объявляют больному, что у него рак. Это в какой-то мере продиктовано тем, что больной, зная правду, не бросит лечиться. В нашей, как и в некоторых других странах, принято скрывать… Что более правильно?

Проверка продолжительности жизни тех, кому говорят правду, и тех, от кого скрывают ее, не выявило существенной разницы. Следовательно, дело в том, как жизнь прожить! В страхе или с надеждой.

Если больной знает, что у него рак, он все время ожидает всяких неприятных осложнений, сильно беспокоится и чаще всего считает, что у него нет никакой возможности на полное излечение ( хотя это и неправильно: при раке может быть полное выздоровление, если начать своевременно лечение и проводить его правильно). Если же больной не знает точно свой диагноз, он всегда будет надеяться, что у него не рак, что есть надежда на быстрое восстановление здоровья, конечно, при условии, что надо лечиться! Вера в это придает ему силы. «Надежда – лучший врач из всех, какие мне известны», - писал А. Дюма-отей. Ему вторил С. Цвейг: «Ни один врач не знает такого лекарства для усталого тела и измученной души, как надежда». Впрочем, еще задолго до них эту же мысль образно выразил Леонард да Винчи: : «Где умирает надежда – там возникает пустота».

Вот сколько великих призвал себе на помощь, чтобы подкрепить бесспорность этой истины! Сам, как врач, я часто наблюдал, что человек надеется и тогда, когда надежда эта весьма иллюзорна. Он хочет надеяться, он ищет надежду, он выдумывает даже ее, делая вид, что верит, или на самом деле верит этому обману…

В клинике Н.Н. Петрова, помню, лежала женщина – опытный врач гинеколог-онколог. У нее была опухоль яичника, которую удалили, но года через два в брюшной полости появились множественные метастазы в виде плотных бугристых образований… для всякого самого неискушенного в вопросах онкологии врача было ясно, что это метастазы, и ничего другого и быть не может. Но женщине сказали, что этот увеличенные лимфатические узлы на почве туберкулеза. Короче, туберкулезный лимфаденит. И хотя всем было ясно, что диагноз ни на чем не основан, она в него сразу поверила и говорила всем, что у нее туберкулез лимфатических желез. До самой смерти она держалась такого мнения. И эта мысль утешала ее, вселяла в нее надежду и тем самым скрашивала последние дни…

По отношению хирурга к операции выявляется его профессиональная культура – эрудиция, характер, степень человечности…

И личный опыт, и знакомство с мировой медицинской литературой, и многолетняя работа редактором хирургического журнала, куда часто присылают статьи об ошибках и сложности работы хирурга, укрепили меня в убеждении, что каждая операция сопряжена с риском для больного и разница только в степенно его. Что к любой, самой незначительной по объему и характеру операции надо относиться со всей серьезностью, не забывая правило, что «в хирургии нет мелочей, нет пустяков…»

Это положение, усвоенное мною еще с хирургических пеленок и закрепленное собственным опытом, я старался никогда не нарушать. За свою многолетнюю врачебную деятельность я, несомненно, ошибался и в объеме операции, и в показаниях к ней. Мог переоценивать свои силы или силы больного и тем причинить ему непоправимый вред… Но я никогда не смотрел на операцию легкомысленно, считал, что она, какой бы мелкой ни казалась, всегда серьезна и таит в себе угрозу для жизни оперируемого. Ведь нож идет в тело!

Любую операцию, если никогда не делал ее или делал очень редко и в деталях уже не помнил, обязательно тщательно изучал по книгам, чтобы как-то не ошибиться… Тем не менее даже при таком отношении к делу у меня были ошибки.

Не могу не вспомнить случай, когда мне пришлось оперировать отца нашей сотрудницы по поводу самопроизвольной гангрены. Она попросила меня провести эту операцию, хотя я ее делал исключительно редко, всего несколько раз. Причем случилось это, когда я был уже признанный хирург, академик, имел за плечами опыт многих ысяч сложных операций…

Отлично понимая, что любая операция будет успешнее осуществлена тем, кто имеет в ней больше опыта, я говорил, что лучше найти другого хирурга. Называл имена тех, кто доказал в этом разделе хирургии свое мастерство. Однако, сотрудница настаивала, веря в мое умение, зная, как я отношусь к больному человеку… А у меня к тому же есть твердое правило: никому, кто меня просит, в операции не отказывать, тем более своим сотрудникам. И дал согласие…

Подготовившись по учебникам, я произвел одностороннее иссечение нерва. Операция прошла совершенно гладко. Больной перенес ее хорошо. Боли исчезли, он выписался домой. Через год, ввиду того, что у него появились боли на другой стороне головы, он приехал ко мне снова и попросил сделать ему операцию на этой стороне… Сказав своим ассистентам, чтобы они хорошенько подготовились, так как сам в то время был очень занят, я, всецело понадеявшись на помощников, а также на свою память и большой опыт, вошел в операционную… И тут оказалось, что ни один из ассистентов не помнит точно направление разреза, а я тоже забыл уровень, на котором он делается! Начав производить его по памяти, которая, как тут же выяснилось, меня подвела, я сделал разрез не точно. В результате создал себе большие трудности, а главное. Поставил больного перед опасностью плохого исхода… провозившись с операцией вместо тридцати минут почти два часа, я все же закончил ее благополучно, хотя могли бы произойти непоправимые последствия! Стоит ли объяснять, с каким настроением выходил я из операционной…

В данном случае я, как видите, изменил своему правилу – начинать операцию, только когда четко представляешь весь ее исход, - и тут же пришло возмездие… Но этот случай учит и другому: надо, чтобы и ассистент, который помогает во время операции, знал все детали ее так же, как хирург. Ведь может случиться, что хирургу станет плохо, ему придется отойти от операционного стола, как тогда? Если ассистент не сможет закончить операцию самостоятельно, будет поставлена под угрозу жизнь больного… Поэтому, если хирург убедился, что он сам или его помощники к операции не подготовлены, он поступит более правильно, если ее отложит.

В хирургии одинаково важно как производство всей операции, так и отдельных ее моментов, любой этап операции, проведенный неточно или небрежно, может привести к трагедии…

Я удалял больному легкое, пораженное раковой опухолью. Были большие технические трудности, и, когда обвел лигатуру вокруг легочной артерии, не мог ее завязать сам, так как одна моя рука была занята. Попросил сделать это своего ассистента — опытного хирурга. После прошивания второй лигатуры он опять завязал нитку.

Завязывание нитки на крупном сосуде — один из самых ответственных моментов операции, и, как правило, я завязываю сам, доверяя лишь в исключительных случаях очень опытным ассистентам. Обычно после того, как ассистент завяжет первый узел, я беру у него концы нитей и, проверив прочность узла, затягиваю его до нужной крепости. Так делаю потому, что при перевязке крупного сосуда можно или несколько не дотянуть узел, тогда лигатура соскользнет, или перетянуть и тем самым перерезать стенку сосуда. В том и другом случае исход один: мощное кровотечение и нередко печальный исход. Но здесь, подчеркиваю, у меня рука была занята, и, кроме того, надеялся на опытность ассистента...

Операцию закончили, удалив все легкое и произведя обработку бронха. Когда рана грудной клетки была уже зашита и я, сняв перчатки, выходил из операционной, анестезиолог вдруг заметил, что больной побледнел, зрачки его расширились и пульс перестал определяться. Кровотечение в плевральную полость! Раскрыли рану. А там уже все заполнено кровью! Оказалось, соскользнула лигатура, завязанная ассистентом. Сердце и сосуды в короткий срок были обескровлены. Наступила остановка сердца. И что мы не делали, восстановить его работу не удалось…

Была допущена, казалось бы, небольшая ошибка: ассистент не дотянул нитку, может быть, на один-два миллиметра. Для близких умершего, для меня, моего помощника это чуть не стало трагедией.

Возможность тяжелых последствий любой, самой «мелкой» операции наблюдательный хирург может видеть на каждом шагу. Кажется, чего проще удалить бородавку! Есть ли еще операция более пустячная, чем эта? Однако, если к ней отнестись несерьезно, поддаться самонадеянности или нарушить правило иссечения, то один шаг до катастрофы.

Между тем надо помнить, что бородавка при определенных условиях может превратиться в рак. Врач должен знать, когда это случается, и во время ее иссечь.

...У Нади Н. с детства на коже под правой лопаткой была довольно крупная бородавка, которая часто травмировалась, воспалялась, иногда кровоточила. Она пошла в поликлинику. Там молодой самоуверенный врач, осмотрев девушку, сказал, что операцию надо делать не откладывая. «Две-три минуты, и не будет вашей бородавки».

При этой «простой» операции хирург допустил грубую ошибку. Он сделал разрез так, что его нож прошел совсем рядом с бородавкой, и тем самым нарушил так называемую ростковую зону. Операция как будто была сделана хорошо, и рана через неделю зажила. А еще через три недели вокруг разреза появилось несколько бородавок, а под мышкой образовался целый конгломерат увеличенных лимфатических узлов...

Надю Н. показали мне. При исследовании выяснилось, что эти лимфатические узлы содержат метастазы опухоли. Значит, в момент амбулаторного иссечения бородавка была уже раковой опухолью, и неправильным разрезом хирург спровоцировал ее бурный рост и метастазирование. Я предпринял расширенную операцию, удалив все вновь появившиеся опухоли и метастазы под мышкой одним блоком. Но вскоре они появились в других местах. И менее чем через год Надя умерла от метастазов в мозг...

История хирургии содержит немало трагических ошибок при выполнении таких «обычных» и «простых» операций, как аппендэктомия и грыжесечение. Я однажды разбирал дело хирурга, который при операции по поводу аппендицита поранил подвздошную артерию, в результате чего больной чуть не погиб от кровотечения и потерял ногу. Известна и трагическая ошибка, которую допустил хирург, оперируя ребенка по поводу грыжи. Не разобравшись в тканях и сделав разрез очень близко к середине, он вытащил в рану penis, перевязал и отсек его вместо грыжевого мешка…

Конечно, далеко не всегда подобные ошибки — результат невежества или легкомысленного отношения к делу. Они могут быть из-за сложности анатомических взаимоотношений тканей, изменившихся под влиянием патологического процесса. И чем в большем душевном равновесии находится хирург, тем меньше ошибок. Однако редко какой хирург живет спокойно и без трудностей — слишком беспокойна и ответственна его профессия!

Тем не менее эти ошибки и опасности еще и еще раз подтверждают истину: «Большая подготовка – малая операция, малая подготовка – большая операция»

Но вот начинающий хирург решил проявить излишнюю самостоятельность там, где она не требовалась. Больной был с подозрением на хронический аппендицит и подлежал дополнительному обследованию… Но, оставшись за старшего, хирург решает, что ему и так все ясно: надо больного оперировать! Попросив сестру собрать самый минимум инструментов, решив к тому же показать перед коллегами и перед студентами, свою виртуозность, он сделал маленький косметический разрез, однако в брюшной полости оказалось много спаек. Потянув кишку через маленький разрез, хирург надорвал ее стенку… возникла угроза воспаления брюшины – смертельного осложнения! Необходимо провести уже совсем другой разрез, а инструменты не приготовлены!

Пришлось, закрыв рану салфеткой, вызвать анестезиолога и дать больному наркоз. Операционная сестра вынуждена была отобрать другие инструменты, чтобы их прокипятить… Хирург более получаса ждал, когда инструменты будут готовы…

Сделав же большой разрез, он с чувством испуга, стыда, растерянности убедился, что операция должна быть значительно сложнее, чем ему казалось, и к этой операции он не подготовился, не знает, как ее выполнить. Надо звать на помощь более опытного хирурга…

Так я оказался причастен к этой истории.

В результате операция продолжалась три часа и больной едва остался жив. И это лучший случай. А в худшем – хирург от проведенной таким образом «пустяковой операции» теряет человека. Меня, пожалуй, могут осудить за то, что я запугиваю людей. Прочитав это, они, чего доброго, станут отказываться от операции там, где без нее не обойтись. Думаю, что вся книга моя убеждает в обратном. Я только лишний раз подчеркиваю, что и врачи и больные должны знать: каждая операция все таки зло, и оперировать надо только в том случае, когда зло, причиняемое болезнью, больше, чем зло от самой операции. При многих заболеваниях операция является единственным средством спасти больного. Мало того, часто лишь своевременная операция способна принести спасение, и поэтому очень важно не опоздать с ней, сделать ее вовремя. Об этом тоже надо знать и врачам и больным…

Так что я за осторожность, умение, чтобы делалось все по мудрой пословице: «семь раз отмерь – один отрежь».

Конечно, ошибки в диагностике возможны и при самом добросовестном отношении хирурга к больному. А отсюда ошибки и в показаниях к операции и в ее методике. Ведь наша медицинская наука на самом деле еще далеко не совершенна, а индивидуальные особенности больного и течения заболевания – безграничны. Не о таких ошибках размышляли мы до этого… А только о таких, где небрежность, халатность, легкомыслие, преступная самонадеянность, безразличное отношение к страданиям больного человека и нежелание затратить усилия, чтобы их облегчить. Вот что нужно истинной хирургии!

Подлинный хирург сам всегда тягостно переживает свою ошибку в диагностике, даже если не причинил больному никакого вреда, не допустил никакой технической погрешности… Он сделал ненужную операцию. И это уже тяжело сознавать.

Еще не выносимее бывает, когда хирург в подобном случае, не принеся никакой пользы своей операцией, допустит в ходе ее промах, который явиться причиной гибели больного. Такие раны на сердце хирурга кровоточат долго, если не всю жизнь.

На меня произвел большое впечатление случай с больной Р., происшедший в одной из ленинградских больниц. Тем более, что эту женщину я не много знал по ее участию в общественной работе. Р. Когда-то, лет пятнадцать назад, перенесла инфекционную желтуху. После этого у нее остались ноющие боли в правом подреберье, которые, то затихали, то снова обострялись. Когда она обращалась к врачам, ей ставили диагноз холецистита.

В последнее время боли усилились, и Р. Легла в терапевтическое отделение, где в течение трех недель ее лечили от воспаления желчного пузыря и цирроза печени. Ей стало значительно лучше, хотя боли полностью не прошли. Как-то на одном из городских совещаний она сидела рядом с хирургом, которому и пожаловалась на эти надоедливые боли, добавив, что недавно выписалась из больницы…

- Приходите завтра ко мне, пообследуем вас… Мне кажется, вам нужно делать операцию, - сказал хирург.

- Что вы?! Как это операцию? Я и не думала никогда о таком. Ведь операция, чего доброго… умереть можно! А у меня маленькая дочь.

- Сразу же испугались! Операция небольшая, зато полностью избавит вас от болей. Я догадываюсь, в чем дело… В общем, жду!

Р. Задумалась: может, в самом деле удалить желчный пузырь и избавиться от этих постоянных ноющих болей? И несмотря на то, что мысль об операции страшила, она все же на следующий день пошла к доктору.

Тот бегло осмотрел и безапелляционно заявил:

- Диагноз калькулезного (то есть каменного) холецестита несомненен. Все боли от него. Ложитесь, завтра сделаем операцию.

- Без обследования?

- Диагноз-то ясней ясного! Чего еще обследовать? Разве в терапевтическом отделении поставили не такой же диагноз?

- Такой…

- Ну вот!

… Операция состоялась на следующий день. Она проходила под наркозом, и больная не знала, что ей сделали. Однако после того как проснулась, ощутила сильные, все нарастающие боли в животе при частых позывах на рвоту. Начались подлинные мучения!

Во время же операции вопреки ожиданию хирурга камней в желчном пузыре не обнаружилось. Не было и воспаления в нем, лишь вокруг небольшие спайки…

Разделяя их, хирург допустил серьезнейший промах и довольно сильно обнажил и повредил поджелудочную железу. Кое-как прикрыв обнаженный участок, решил операцию на этом закончить… Никакой пользы Р. Она, разумеется, не принесла, за исключением того, что было выявлено отсутствие камней и какой-либо опухоли. И могла бы эта операция не причинить особого ущерба, не ошибись хирург!

А теперь из поврежденного участка стал выделяться сок поджелудочный железы, который, как известно, разъедает все ткани, в том числе и самое железу. На этом месте образовался участок омертвения тканей, возникло нагноение…

У Р. Поднялась температура, она впадала в беспамятство, кричала от болей.

Решено было сделать еще одну операцию: опорожнить гнойники и вставить дренажную трубку, по которой бы стекало содержимое… Но и после этого нагноительный процесс продолжался, причем, как и прежде, с изнуряющей температурой и жестокими болями.

Через несколько дней после этой, второй, операции хирург уехал на курорт, дав указания, как лечить больную… Но Р. Уже ничего не помогало. Вскоре сок поджелудочной железы повредил прилегающие сосуды, началось кровотечение из свища, которое удалось остановить только повторными переливаниями крови. Однако все в клинике понимали, что это ненадолго… Собрали консилиум, сошлись во мнении: нужна еще одна операция, чтобы надежно предотвратить возможность повторения такого кровотечения.

Помощники хирурга надеялись дождаться приезда своего руководителя, чтобы он сам исправил положение… И лишь когда у Р. Вновь внезапно открылось сильное кровотечение, ее в экстренном порядке взяли на операцию, но было уже поздно… На второй день, после этой, третьей по счету, операции Р. скончалась.

Для всех тех, кто видел Р. до болезни, казались несовместимыми эти два понятия: она и смерть. Настолько Р. молодая, красивая, была жизнелюбивой, веселой, умела радоваться людям, новым знакомствам, хорошим книгам, природе, всему, что окружало ее… И без операции она могла бы жить долго, так же радуясь и радуя других!

В данном случае была сделана не просто ненужная операция, а операция, ставшая роковой из-за допущенной врачом ошибки.

Тут хирурга прежде всего нужно упрекнуть за то, что он сам хорош не обследовал больную, легко согласился с чужим диагнозом. Его следует осудить за недопустимую поспешность и за то, что он не объяснил Р., насколько серьезна эта операция. Ведь, если бы он предупредил ее, что имеется определенный, даже значительный риск, Р. наверное не пошла бы на нее так доверчиво, сама бы состояла на детальном обследовании. А поверив хирургу, что операция предстоит легкая, неопасная, Р., по сути, тоже поступила легкомысленно.

И какая расплата!

Подобное отношение хирурга к операции подлежит серьезному осуждению. Некоторые из коллег могут меня упрекнуть за то, что я много говорю об изъянах в нашей хирургической практике, даже указываю конкретные факты.

Тешу себя надеждой, что все же большинством буду понят. Теми, кто, как и я, болеют за нашу специальность, за чистоту нашего высокого звания. И не может быть никакого сомнения, что в огромном своем большинстве хирурги, работают ли в современной во всех отношениях клинике или деревянном здании сельской больнички, трудятся беззаветно, часто в очень сложных условиях, и в основном это люди, пришедшие в медицину по призванию.

Здесь и крупные хирурги с научными званиями, и заслуживающие не меньшего почета и доверия врачи-практики, которые, как правило, отменные диагносты, отличные техники. Их мастерству может позавидовать иной из профессоров.

О большой, благодарнейшей работе хирургов знают миллионы наших соотечественников, обязанные их врачебному искусству своей жизнью и здоровьем.

Среди достойных имен в многотысячном созвездии преданных своему делу хирургов могу назвать Евгению Эмилиевну Суни, ученицу профессора В.В. Успенского из Калинина.

В Ленинграде Евгения Эмилиевна долгие годы заведовала хирургическим отделением Института скорой помощи. Уже одна ее должность свидетельствует о том, каких возможностей этот хирург.

Привезли, помню, в Институт скорой помощи крупного ученого математика профессора Воскресенского. Его все в городе знают, о нем беспокоятся, звонят хирургу. А Воскресенскому далеко за семьдесят, у него очень слабое сердце и острый, тяжело протекающий холецистит. Кроме того, в плохом состоянии и вот-вот может прорваться желчный пузырь. Гной попадет в брюшную полость, и тогда смерть. Единственное спасение в немедленной операции. Но как ее провести: старое сердце Воскресенского и его до предела изнуренный болезнью организм не выдержат…

И все же Евгения Эмилиевна идет на это! Героические – в полном смысле этого слова – усилия потребовались от нее, чтобы не только благополучно провести операцию, но, главное, выходить после нее больного. Многие сутки ни на час не отходила она от Воскресенского, забросила семью, позабыла об отдыхе – и совершила невозможное: сохранила жизнь человеку, когда все показания были за то, что он находится у сврей последней черты…

О замечательном враче, энтузиасте своего дела Юрии Никитиче Мурашове из города Кричева Могилевской области рассказывала мне Клавдия Никитична Лазарева, мать которой тот оперировал по поводу рака желудка… Он блестяще сделал эту операцию за полтора часа! Сотни и тысячи людей в округе называют его спасителем… А он, бывший партизанский врач, скромный труженик, мало кому известен за пределами своего района. Но, судя по результатам и сложности операций, которые производит не имеющий ученой славы Мурашов, он, в силу своей талантливости и опыта, далеко впереди многих, даже тех, кто давно успел стать кандидатом или доктором наук, но мало искусен бывает у операционного стола…

И таких одержимых врачей-хирургов, как Евгения Эмилиевна Суни, как Юрий Никитич Мурашов, в нашей стране, повторяю, тысячи. Вот почему еще более досадно, что в семье не без урода: нет-нет да и сталкиваемся с людьми случайно избравшими нашу благородную профессию. И я не могу умолчать о них, как врач не вправе затушевывать болезнь… А они – наша болезнь. Наша зло!

И общественность это должна понимать, содействуя, когда нужно, настоящим хирургам в их стремлении очистить свои ряды от таких недостойных звания врач.

Быть может, многим покажется странным и то, что я, хирург с опытом, часто говорю об опасности операции.

Эпизоды из моей собственной хирургической практики, воссозданные на страницах этой книги, убеждают, надеюсь, что операция – благо, поскольку она избавляет человека от мук или дарует ему жизнь. Однако при операциях почти неизбежен какой-то процент смертности. Пусть он далеко не большой. Но он есть! А за ним, за этим процентом, человек. И чем хирург опытнее и внимательнее, тем этот процент будет меньше.

Вопрос вопросов – правильный диагноз. Чем сложнее, опаснее заболевание, тем труднее поставить его точно. А он жизненно необходим! Вот почему врачи применяют самые различные, иногда очень сложные методы диагностики, лишь бы иметь перед операцией наиболее совершенный, твердый диагноз.

…И опять прошу понять меня правильно! Многие наши сложные хирургические методы исследования несут в себе какую-то долю опасности. В их разработке и развитии – много славных страниц самопожертвования со стороны пионеров этого дела. Так, чтобы добиться тех успехов, что мы сейчас имеем при катетеризации сердца, многие врачи-экспериментаторы вначале испробовали этот метод на себе, доказывая его эффективность… Конечно же, они добровольно во имя науки подвергали себя смертельной опасности, потому что на первых порах применение этого метода держалось на риске… Постепенно, совершенствуясь, он действительно стал почти безопасным. Однако опять же «почти»! И задача каждого исследователя – исключить это «почти».

Между тем однажды один хирург, потеряв ребенка при катетеризации, спокойно сказал нам:

- Ну что ж… неприятно… Однако на столько-то исследований мы потеряли столько-то больных. Законный процент!

Помню, как взорвался я. Меня всегда глубок, возмущает такая философия. Этакий взгляд со стороны!

- Если бы в результате исследования погиб ваш собственный ребенок, считали бы, что тут законный процент?! – сказал я тому хирургу. – Остались бы так чудовищно спокойны? Сомневаюсь!...

Этот самый случай, когда хирург носится к больному как к материалу. Душевная черствость, скудость чувств.

Поэтому обращаюсь к молодым людям, раздумывающим о профессии для себя: если не чувствуете сострадания к больным, не идите в хирургию! А уж если так случилось, что поздно, после получении диплома, поняли свою ошибку в выборе медицинского профиля, то лучше избрать себе другую работу – в лаборатории, в прозекторской, у приборов… но не там, где непосредственно больные!

В хирургическом отделении должны работать люди с повышенной отзывчивостью на человеческое горе, готовые разделить его с больным, не щадя себя, помочь ему… Здесь наряду с хорошими врачами желательно видеть таких же знающих, грамотных в медицинском отношении и столь же сердобольных сестер, которые в случае нужды могли бы самостоятельно, в считанные минуты оказать помощь человеку, пока не подоспеет хирург.

Помню, еще в старой клинике у нас произошел случай, о котором восторженно писали в газетах.

… Больной Кронин, двадцати восьми лет, поступил к нам в тяжелом состоянии с диагнозом митрального стеноза. Месяца два мы его готовили, а затем взяли на операцию, которая прошла без осложнений. А через три недели после нее он уже был в таком состоянии, что решили выписать домой.

Накануне выписки из клиники, в час, когда все врачи были на утренней конференции, Кронин сидел в коридоре возле дежурной сестры и рассказывал ей о своей семье, с каким нетерпением ждут его возвращения жена и две маленькие дочки. Сестра, занятая каким-то своим делом, рассеяно кивала в ответ и не сразу поняла, что случилось… Кронин повалился на пол и умер!

Не растерявшись, сестра с помощью другой сестры тут же положила умершего на каталку, стала делать ему массаж сердца, ее подруга побежала за врачом. Первым ей на глаза попался доктор Сергей Сергеевич Соколов, ассистент клиники. Он бросился к месту происшествия и, сменив сестру, продолжил массаж, а та начала проводить дыхание «рот в рот». Прибежали анестезиологи и, срочно вставив трубку в трахею, дали наркоз и дыхание кислородом.

Убедившись в неэффективности наружного массажа, Соколов, не успевший даже промыть руки, быстро вскрыл грудную клетку Кронина. Сердце было неподвижно. Теперь – прямой массаж! К этому времени подоспела Лидия Ивановна Краснощекова, за ней – другие врачи. Надели стерильные перчатки, обработали операционное поле, продолжали оживление…

Началась фибрилляция сердца! Стали производить электрическую дефибрилляцию… Оживляли целых пятьдесят минут! За это время электродефибрилляцию сделали десять раз. И на одиннадцатый сердце Кронина заработало!

Больной, побывавший на том свете, был возвращен к жизни, в хорошем состоянии он уехал домой к жене и дочкам…

Этот случай является уникальным со многих точек зрения…

Во-первых, на высоте оказались медсестры: именно благодаря их находчивости и грамотности не были потеряны те несколько минут, которые могли стать роковыми для больного, его мозга.

Во-вторых, удивительно то, что удалось не только восстановить деятельность замолкнувшего сердца, но и сохранить мозг! Ведь сердце не работало более пятидесяти минут. Значит, сестры, а потом врачи действовали точно, правильно и, главное, быстро! Кровоснабжение мозга осуществлялось тут за счет непрекращающегося массажа сердца.

В-третьих, поражает обстоятельство, что рана грудной клетки у Кронина хорошо зажила первичным натяжением. Мы думали, что после работы Соколова без перчаток, непродезенфицированными руками обязательно возникает тяжелое нагноение. Соколов, понятно, вынужден был пойти на это, лишь бы выиграть минуту-другую драгоценного времени. И к счастью рана не нагноилась. Можно предположить, что это произошло лишь потому, что Сергей Сергеевич по хирургической привычке держал свои руки в завидной чистоте.

Разве эта история не убеждает, что весь персонал клиники, который может встретиться с подобным осложнением у любого больного и в любой момент, должен работать четко и слаженно!

Вот почему в хирургическом учреждении, и особенно в клинике, вопрос о подборе кадров приобретает исключительно большое значение. У хирурга работа ежедневно как в боевых фронтовых условиях, и у него должна быть твердая уверенность, что каждое его распоряжение будет выполнено точно и в срок. Одним словом, рядом могут находиться только умелые, достойные, честные люди, болеющие за исход операции и за успешное лечение людей не меньше его самого…

Вот почему давно назрела необходимость пересмотреть в хирургических клиниках и учреждениях хирургического профиля порядок прима и увольнения врачей. Он должен быть особым. Это мнение многих ведущих хирургов, которые знают, что такое руководить хирургическим учреждением и как там складываются взаимоотношения. Вернее, как нужно, чтобы они с пользой для дела складывались.

В частности, затрагивает этот вопрос в своей книге «Мысли и сердце» академик Н.М. Амосов. Николай Михайлович рассказывает, что ему удалось отвоевать для себя следующее право: еще до поступления в клинику он предупреждает врача, что если они почему-либо не сработаются, вопрос об увольнении не будет разбираться в профсоюзном комитете: что одного его, Амосова, слова должно быть достаточно, чтобы врач покинул клинику…

В этом, несомненно, большой смысл, и, может быть, следует дать такое право каждому руководителю хирургического коллектива. Надо только представить себе, в каком положении оказывается больной в клинике, где работает хирург, не доверяющий своим помощникам!

У меня, что отрадно, в течение многих лет не возникало такого вопроса… Как хирург, я настолько привык верить своим помощникам, что сама мысль о возможности какой-то лжи или фальши казалась мне дикой. Так было четырнадцать лет в клинике Николая Николаевича Петрова, затем около двадцати лет в своей клинике. И лишь потом этот вопрос вдруг встал передо мной во всей его остроте. Ведь как бы ни был силен сам хирург, он может сделать больше или меньше в зависимости от того, насколько умело подобрал себе помощников. А это действительно проблема трудная для заведующего кафедрой, руководителя отделения клиники, директора института.

Ты часто бываешь обязан в короткие сроки утвердить принятого на работу в должности, практически не познакомившись с его истинными деловыми и моральными качествами. А уволить его, если он не оправдал твоих надежд, это уже задача! И получается: ошибся в человеке, не справляется он, как следовало бы, с обязанностями, ты обречен мучиться с ним много лет, а то и всю жизнь! Вмешивается инстанция за инстанцией, вплоть до суда. Все видят, что работник на самом деле никудышный, малых способностей и знаний, но… «нет оснований уволить». Абсурдно 0 особенно в условиях хирургического отделения, где, как и Н.М. Амосов, я полагаю, должен действовать совершенно особый устав… Ведь тут не с бумагами и станками дело имеем – со здоровьем и жизнью людей!

А чем объяснить просчеты руководителя коллектива при подборе помощников? Мои, допустим, просчеты?

Конечно, главный бич – доверчивость, когда в каждом человеке хочешь видеть только хорошее… Сказалось здесь, возможно, и то, что я прошел школу двух таких корифеев науки, как В.А. Оппель и Н.Н. Петров, в клиниках которых глубокая порядочность, честность и правдивость считалась само собой разумеющимися. Мне всегда казалось, что в хирургию идут лишь люди с высокими идеалами, не способные на низменные или тем более откровенно подлые поступки. И горько было открыть для себя, что я наивно заблуждался…

Еще вот что… Это должно быть правилом: прежде чем того или иного врача сделать своим помощником, убедись в его хирургических способностях! Обязательно.

Следует учесть при этом, что если хирург к сорока – пятидесяти годам не научился хорошо оперировать, перспективы стать мастером у него нет…

Как и в любом другом деле, у нас тоже опасны всякого рода подхалимы, а также люди, страдающие манией величия. Зазнайство, стремление пустить пыль в глаза, завысить результаты работы, пренебречь советами других специалистов – это лишь свидетельство ограниченности работника. Такой сотрудник при действительной неудаче способен пойти на всякие ухищрения, лишь бы замазать ее, а в итоге будут неприятности для коллектива в целом. Зазнайство приводит человека к злой ревности, когда ему начинает казаться, что успехи и удачи других – подножка его собственным делам. А отсюда недалеко от поступков, граничащих уже с преступлениями…

Однажды к врачу Н. обратилась бабушка маленького мальчика, оперированного по поводу аортального стеноза, попросила его показать ребенка профессору У.

- Зачем кому-то показывать? Я для вас что – хуже?

- Я не говорю, что вы хуже. Просто хочу, чтобы мальчика посмотрел тот, кто оперировал…

Врач усмехнулся и сказал:

- Вот простота! Ладно уж, открою вам глаза. Вы знаете, что профессор на вашем внуке проводил эксперимент? Он ему пунктировал левый желудочек, чего раньше никому не делал! Это вам, конечно, по секрету… Ну что, знаете?!

Старая женщина, почувствовала неискренность врача, справилась с волнением, вызванным этим потрясшим ее сообщением, и ответила:

- Да, знаю…

- Откуда?!

- Профессор сам мне говорил…

Позже она спросит у хирурга, почему врач Н. так сказал и в самом ли деле ее внук был в роли подопытного… Профессор объяснит ей, что в тот период они действительно измеряли давление в левом желудочке путем пункции, однако метод проверен и апробирован в других клиниках, им широко пользуются. Приведет в доказательство письменные источники… Женщина уйдет от него совершенно успокоенной. А ведь мог бы произойти серьезный конфликт!

Однако, годы спустя о разговоре бабушки и врача Н. узнал подросший внук. И он с тех пор, как только плохо себя почувствует, начинает сомневаться: что же ему в детстве делал хирург, не нарушил ли чего-нибудь в его организме?

Об этом юноша и поведал мне на консультативном приеме…

Не нужно объяснять, что подобное «откровение» - уже преступление. Не знаю, как с юридических позиций, а с нравственных, медицинских – совершенно так.

Как позже стало известно, врач Н., чья самовлюбленность перешла в разнузданность, докатился до того, что написал донос на своего учителя. Не было в клинике ни одного человека, кто не был бы поражен этим. Ведь профессор взял этого врача в клинику почти юнцом, дал ему знания. Благодаря его помощи тот быстро защитил диссертацию, за сравнительно короткий срок занял в коллективе высокое положение… Все видели, как много учитель делал для него… И вот итог! Разумеется, тяжело было профессору самому себе признаться: не того человека избрал в ученики, нельзя было зажечь огонь в сердце, которое не способно гореть.

Ученик в главном – в отношении к делу и людям – должен во многом повторять тебя самого… Ученик – это продолжение и дальнейшее развитие твоего искусства, твоих идеалов, а отсюда вывод: безошибочно выбирай учеников!

История хирургии подтверждает, что ни один из тех, кто что-то сделал для науки, для хирургии, не запятнал себя недостойными поступками. А если уж бывал не доволен чьими-то действиями, излагал свои взгляды, свое возмущение открыто… В лицо.

Какими же качествами должен обладать молодой врач, чтобы из него со временем мог получиться хороший хирург? По каким признакам подбирать себе помощников? Это, естественно, вопрос не из легких, и вряд ли, отвечая на него, можно составить рецепт, приемлемый для всех случаев… Но кое-что из этих признаков является бесспорным.

Прежде всего хирург обязан быть хорошим общим врачом. А врач должен любить больных. Это основа основ.

Можно выявить в себе очень рано, есть ли в душе необходимое сострадание к несчастным, трогают ли тебя мучения другого человека. У каждого бывают больные родственники, товарищи или знакомые. И вот по своему отношению к ним во время болезни (становишься ли сердечнее, внимательнее или, наоборот, появляются равнодушие, раздражительность) можно понять, терпелив ли ты к больным, способен ли ради них пожертвовать своим спокойствием, своим временем, своей свободой, всем другим, что манит, что привлекает к себе…

И в студенческие годы будущего хорошего врача всегда отличает тяга подольше побыть возле кровати больного, лишь бы представился случай. Он стремится глубоко разобраться в сущности заболевания, изучить его. Невольно подмечаешь, что этому студенту с больным не скучно!

Можно предположить, что по окончании института больные также никогда не будут надоедать ему, не сделаются в тягость. Он весь – для них. Так что при желании идти в хирургию следует прежде всего прислушаться к своему сердцу… И лакмусовая бумажка здесь – ваше умение сострадать. Говорю об этом много, чуть ли не на протяжении всей книги, что лишь должно подтвердить важность моего довода…

Не менее обязательно для хирурга наличие хирургических способностей. Как человек, не имеющий дара к рисованию, не пойдет в художественную школу, как бы ни хотелось стать ему художником, так нельзя идти в хирургию тому врачу, кто не имеет соответствующих способностей, те, что, как говорится, от Бога… Разобраться в этом молодой человек может сам или ему подскажут другие, более опытные врачи. Однако сделать это надо со всей добросовестностью, ибо весьма жалкое зрелище представляет хирург без способностей у операционного стола! Жалкое и тягостное… Плохо нарисовал или плохо спел – не беда. А плохо прооперировал – это уже трагедия.

Далее… Хирург обязан быть глубоко начитанным и образованным специалистом. Без этого, какими бы способностями он ни обладал, дальше техника – послушного исполнителя распоряжений старшего – не пойдет. Несмотря на свои таланты, он станет допускать ошибки, так как они связаны с диагностикой, а умелым диагностом может быть лишь тот врач, который много читает, находится в курсе всех новых достижений медицины, следит за сообщениями в хирургических изданиях…

Одновременно хирургу нужно развивать свои руки непрерывной работой дома: тренироваться в пользовании инструментами, завязывать узлы, мегко и осторожно обращаться с тканями. Без такой домашней работы, без усиленной тренировки вне операционной он будет уподобляться музыканту, который играет только в редкие часы концертов, а в остальное время к инструменту не прикоснется. Как важны подобные тренировки, я уже на примерах доказывал раньше.

Как доказывал и другое: необходимость вежливого обращения со своими помощниками, операционными сестрами, санитарками, всеми, теми, кто вместе с тобой борется за жизнь больного. Бестактность, грубость, неумение погасить свою внезапную раздражительность лишь осложняют и затрудняют обстановку в операционной, мешает гармоничному и четкому выполнению важнейшего и ответственейшего акта хирургической работы, похожего на таинство, ибо, если подумать, это и есть таинство спасения человека и возвращения его к жизни.

Нет, думается, нужды специально объяснять, почему хирург обязан быть для своих подчиненных образцом в смысле безукоризненной честности, порядочности, исполнительности… И важно, чтобы он умел терпеливо выслушивать мнение своих помощников. Прискорбно наблюдать, когда старший хирург грубо обрывает ассистента, если тот в итоге операции пытается в корректной форме что-то подсказать. Мало того, что это просто некрасиво, это вредно для дела.

Осуждал нетерпимость к советам младших Николай Николаевич Петров. Помнится, в связи с этим он приводил исторический пример, как Вельфлер сделал свою первую операцию обходного анастомоза при неоперабельном раке желудка. Увидев, что опухоль неудалима, Вельфлер собрался зашивать брюшную стенку, и в это время один из присутствующих врачей заметил: «А если попробовать подшить кишку выше препятствия, ведь тогда непроходимость будет ликвидирована?!» Хирург приостановил работу, подумал и, раскрыв рану снова, наложил анастомоз, который впоследствии стали в подобных случаях применять все хирурги. Так что – вот она, цена своевременной подсказки!

Хирурги к себе и окружающие к нему предъявляют очень высокие требования, и в хирургию могут идти только те, кто готов выполнить эти требования, хотя сулят они ему очень много труда, даже невзгод, а в ответ обещают лишь любовь больного человека, и то при условии, если труд хирурга будет приносить положительные результаты…

Настоящий хирург всю жизнь творчески растет, его способности резко индивидуальны и возрастом не ограничены. Ссылаясь вновь на Николая Николаевича Петрова, вспоминаю его афоризм: «У ученого нет возраста – есть молодость и старость». Один и в пятьдесят лет становиться стариком, замирает в развитии, делается неспособным на смелый творческий поиск… другие и в семьдесят, и даже в восемьдесят лет активно творят, создают новое, энергично способствуют прогрессу науки. Таикм был И.П. Павлов. Таким был сам Н.Н. Петров. Немало было и есть хирургов, которым в науке возраст не помеха: А.В. Смирнов, Е.В. Смирнов, Д.А. Арапов, А.Н. Филатов, П.Н. Напалков, М.С. Григорьев, М.И. Коломийченко, А.Н. Сызганов и другие. Из более молодых, тоже талантливых хирургов назову В.И. Стручкова, А.А. Вишневского, Н.М. Амосов, который, кстати, ради красного словца всегда любил величать себя стариком Б.А. Королева.

Хирург должен уважительно относиться и к мнению человека, которого готовится оперировать. Каждый раз – подход строго индивидуальный! Ведь один из больных более возбудим, другой способен сохранять спокойствие в самых драматичных ситуациях, третий потерял веру в жизнь… И, в частности, при решении вопроса, кто будет оперировать, просьбу пациента необходимо учитывать. Достаточно поставить себя на место больного человека, чтобы понять, как это важно, чтобы операцию сделал именно тот хирург, которому ты доверяешь!

Продолжая размышления, каким должен быть хирург, не могу не сказать особое слово о хирурге-женщине.

Тот, кому приходилось лежать в больнице, знает, как благотворно влияет на суровую атмосферу больничного уклада присутствие в палатах женщин-врачей… Однако мало кто знает, какую тяжесть несут они на своих хрупких плечах.

Дети женщин-врачей и болеют чаще и серьезнее, чем дети женщин других специальностей; они редко остаются без материнского присмотра, находятся под угрозой возможного заражения каким-нибудь инфекционным заболеванием, с которым в больнице имеет дело мать… И не по этим ли причинам многие женщины-хирурги не имеют детей вообще или, в крайнем случае, не больше одного ребенка и, как правило, передают его на воспитание бабушке!

Говоря о том, что хорошо и что плохо для хирурга, нельзя умолчать… о пьянстве. В обывательских разговорах подчас это смакуется со ссылками на «пример». Не без улыбки припоминаю, как однажды один мастер ателье, разговаривая с моей женой, вдруг заявил:

- Вот профессор Углов! Он же столько говорил по радио и телевидению, что пить нельзя, а получилось что?!

- Что? – с недоумением спросила жена.

- Да ведь спился же он!

- Кто?!

- Да Углов!

- А вы сами когда-нибудь видели его?

- Нет…

- Взгляните тогда! Он сидит в вестибюле…

- Да разве это профессор Углов?! Тот самый, хирург? Я представлял его совсем другим!

- Да уж какой есть, но тот самый…

Многие также распространяют слухи, что я курю. Часто мои друзья и знакомые вынуждены оспаривать заявление «очевидцев», которые «сами видели», как Углов, «закончив лекцию о вреде курения, сразу же выходил в коридор и закуривал» или же после беседы о вреде пьянства «сразу же выпивал стакан коньяку…».

Немало и других сплетен распространяется про меня с энтузиазмом, достойным лучшего применения…

Все это, конечно, мелочи, и все же они невольно заставляют задумываться: зачем?.. почему?.. случайно ли имя ученого опутывается липкой паутиной лжи?..

Поначалу в какой-то степени даже забавным казалось, что про меня говорят всякие глупости: значит, я популярен. Но потом, сопоставив кое-какие факты, увидел: очень уж упорно распространяются про меня лживые слухи! И исходят они чаще всего от определенной группки людей, далеких от подлинных целей большой хирургии и гуманизма!

Что же касается выдумок насчет моего «пьянства» и «курения», то здесь тоже может быть свой тайный резон: подорвав авторитет врача, много лет активно выступающего против пагубных для здоровья человека привычек, некоторым людям легче оправдывать этот свой порок.

В вопросах борьбы с алкоголизмом важную роль обязаны играть мы, медики. Хирургам же, по моему глубокому убеждению, не только следует вести пропаганду против пьянства, но и самим нужно воздерживаться даже от умеренного употребления спиртных напитков, какой бы повод для этого не выпадал! Ведь в любую минуту хирург, может быть вызван к больному и вынужден будет делать неотложную операцию.

Теперь, когда я почти шестьдесят пять лет проработал врачом и хирургом, могу без колебания сказать: если бы довелось начать жизнь заново, обязательно стал бы хирургом. Только хирургом!

Со студенческих лет, а может быть и раньше, я сознательно люблю свою профессию, люблю дело, которому посвятил жизнь… Что бы я сделал, если бы мне предстояло начать жизнь сначала и снова готовиться быть врачом?

Как можно больше читал бы! Особенно в юношеские и университетские годы. Моя юность выпала на суровое, беспокойное время, не было у нас столько книг, сколько их сейчас.

Обязательно, еще будучи подростком, выучил бы один-два иностранных языка. Несмотря на такое желание, в свое время исполнить его мне не удалось, и это долго мешало в работе… Сорокалетним я изучил английский, и без знания его многого не постиг бы!

Наше поколение не имело тех замечательных условий для учения, что есть у молодежи нынче. И я с большой горечью замечаю, как некоторые молодые люди безрассудно разбрасывают самое большое богатство, которым они обладают, - время… А ведь что приобретаешь в молодости, тем будешь жить всю жизнь!

«Кто в молодости не связал себя прочными связями с великим и прекрасным делом или, по крайней мере, с простым, но честным трудом, - справедливо писал Дмитрий Писарев, - тот может считать свою молодость бесследно потерянной, как бы весело она не прошла и сколько бы приятных впечатлений она не оставила».

Вот почему, если бы начинал все заново, я провел бы свою юность в еще более упорных и насыщенных полезным чтением занятиях, стремясь приобрести навыки, которые, по мудрому народному изречению, «за плечами не носить», ими пользуешься в повседневной обстановке…

Так, в детстве благодаря отцу я приучил себя к физическому труду, изучил наиболее ходовые ремесла – столярное и слесарное, - и это умение постоянно помогало мне в быту и на работе, и, кстати, руки от подобных занятий становятся более ловкими.

Физическим же трудом надо заниматься всю жизнь, он успокаивает, облагораживает и вдохновляет человека! Для людей умственного труда он по своей пользе несравненен, его не в состоянии заменить никакие физические упражнения или спорт.

У хирурга много обязанностей, больше, пожалуй, чем прав. И тем не менее в хирургию непрерывным потоком идет молодежь. Почему? Да потому, разумеется, что молодость с ее энтузиазмом, с ее стремлением ко всему честному и справедливому, с ее желанием содействовать всяческому оздоровлению мира – одна из величайших сил прогресса. И в хирургии всегда можно найти место для претворения в жизнь своих стремлений к добру и правде, своих даже фантастических на первый взгляд замыслов исцеления человека.

Хотя и жизнь, и труд хирурга тяжелы, усыпаны шипами, все же, по-моему, никакая другая профессия не может приносить столько душевного удовлетворения, как профессия хирурга! Что может сравниться со счастьем, которое испытываешь, победив в поединке смерть? А зная и горячо любя свою профессию, я глубоко убеждён, что подлинным хирургом может стать только человек с благородным и добрым сердцем.